Осенние клещИ - [42]

Из рассказов пациентов о житье-бытье больше всего мне запомнилась история, рассказанная одним длинным худым дядькой с парализованной ногой. Речь зашла про домашних животных, и одна женщина, вместе с нами смотревшая в холле новости по ящику, пожаловалась, что её кошечка очень привередлива в еде. Ест только говяжью вырезку и какой-то хитрый кошачий корм по цене красной икры. Длинный рассмеялся и припомнил случай со своим котом, который у него жил ещё лет двадцать назад.

– Мой тоже выбирал. Это не хочу, то не буду. Баба разбаловала. А потом мы с бабой разбежались и кота она мне оставила. Ну, себе «Девятку» и всё золото притарила, а мне взамен оставила самое дорогое, что было у неё. Проходит месяца буквально два – попадаю я на мотоцикле в аварию и ломаю вот эту же самую ногу. Очухиваюсь в больнице и первым делом думаю: как там кот? Сдохнет же с голоду! А жили мы с котом в деревянном бараке на Спандаряна, на первом этаже. Мобильников тогда ещё не было! Даю медбрату номер телефона соседа. У того есть ключи от моей хаты. Ну, в смысле чтоб кота кормил пока я тут лежу. Тот сходил в автомат, позвонил соседу. Сосед говорит – без проблем! У меня и душа не болит! Провалялся я в больнице месяц. Приезжаю домой. Дверь открывать – а из скважины торчит обломок ключа! Я к соседу. А тот говорит: пошёл к твоему коту в гости, а ключ в замке заклинило! Он давно у меня заедал, замок этот. Ну, он крутнул его пассатижами – и обломил. Я говорю: так кота-то ты кормил? Нет, говорит! Ни разу! Я подбегаю с улицы к окну – а мне с той стороны, из хаты, кот лапами в окно вяло так тарабанит и орёт: спасите, мол! Сосед принёс лестницу. У меня-то нога! Бей, говорю, форточку! Он стекло на форточке разбил, в хату пролез и изнутри дверь открыл. Захожу – мать моя дорогая! Мой Мурзик все цветы сожрал, всё помойное ведро вылизал, и что характерно – сожрал пакет лука проросшего! Ладно что в унитазе протечка, так у него хоть вода была. Я ему хлеба кинул – хлеб до земли не долетел! А такой привереда тоже был! С тех пор мёл всё подряд, хоть хрен с горчицей. А вы говорите – не ест ничего!

Таких жизненных историй я услышал с полсотни. Про кошек и собак. Про благодарных детей и неблагодарных внуков. Про то, как умер совсем молодой сосед по палате и как в последний момент спасли пожилого соседа по коммуналке. Обычные разговоры больных людей: о здоровье, жизни и смерти. Внутренне расслабившись, я честно рассказал людям – при каких обстоятельствах поймал клеща. Имён не назвал, а про всё остальное – бабу и снятые штаны – раскололся как Буратино. На работе перед сослуживцами – ни слова не скажу, хоть пытайте! А тут перед посторонними бедолагами – доложил всё по форме и даже не покраснел. Народ с моей истории катался! Смех, говорят, жизнь продлевает.

Ещё мы смотрели телевизор и обсуждали новости. Пара человек были за нынешнюю власть, но большинство – за коммунистов, Жириновского, Сталина и вообще против всех. Разгорались нешуточные споры – за кого голосовать? И какой толк в голосовании, если избирком ещё за год до выборов уже все кресла в думе пофамильно расписал между гимнастками, актёрами и крепкими хозяйственниками. Потом бывшие коллеги Константина Геннадьевича привезли ему шахматы и чёрные шахматные часы, и в коридоре зазвучали резкие щелчки и традиционное: «Лошадью ходи, век воли не видать!» Оказывается, Спецстрой был заядлый шахматист, а среди больных обнаружилось несколько сильных соперников, причём одна – бабушка годов семидесяти семи. Выяснилось, что у неё когда-то был первый взрослый разряд по шахматам и по шашкам. Время полетело быстрее. Я пытался читать Достоевского, но глаза быстро уставали и начинали болеть сильнее прежнего. Поэтому пришлось ограничиться телевизором вприглядку и радио. Отправил несколько сообщений Юле и Насте. Обе молчали как рыба в пироге. И я понял, что свою лягушку мне придётся искать в каком-то другом болоте.

Ну и конечно спали в больнице все столько, сколько могли. Если сон – лучшее лекарство, то выздороветь мы должны были безо всяких уколов и таблеток. Двенадцать часов сна в сутки – это в больнице норма. Капельницы нам с Петей делали уже по одной в день, а Спецстрою – одну в два дня: у того болезнь протекала неизмеримо легче нашего. Уколов тоже стало меньше, и задницы у нас почти перестали от них болеть. И как-то неожиданно сестра Галина в очередной раз взяла у нас троих кровь из вены, а Арнольд Борисович заявил, что завтра выписывают Петю, через день – меня, а вскоре и третьего товарища по несчастью. На тот момент я чувствовал себя вполне сносно. Парез лицевого нерва стал практически незаметен, хотя теперь, когда я улыбался, то делал это только правой стороной лица, и моя улыбка могла выглядеть в глазах несведущего человека надменной и циничной. С ногой тоже стало почти как было. Если не бежать стометровку на время, а просто идти по городу – я ничем не отличался от себя прежнего. С рукой дела обстояли хуже. Она поднималась едва до уха и была очень слаба. Я постоянно держал что-то в своей левой, крутил карандаш меж пальцев и сам себе делал массаж плеча. Петров сказал, что при должной заботе о здоровье я встану в строй к следующему лету. А пока – никакого алкоголя! Никаких солнечных ванн и вообще прямых солнечных лучей! Желательно – никаких женщин и зачатых детей в течение минимум полугода. Но у меня возникла другая проблема, которая окружающим в глаза не бросалась, да и я на неё сначала внимания не обратил.