Осень в Пекине - [50]

Шрифт
Интервал

Нет никакого смысла рассуждать об интимных качествах девицы, которая...

Профессор Жуйживьом легонько съездил Анжелю кулаком по затылку. Тот вздрогнул.

— А где же практикант? — спросил он.

— М-м, — сказал Жуйживьом.

— Что?

— Подожду до завтрашнего дня, а там оттяпаю ему руку.

— Неужели до такой степени?

— Жить можно и с одной рукой, — сказал Жуйживьом.

— То есть без одной руки, — поправил Анжель.

— Вы правы. Если развить этот тезис и принять во внимание некоторые фундаментальные гипотезы, то можно научиться жить даже без тела.

— Эти гипотезы несостоятельны, — сказал Анжель.

— Так или иначе, я хочу предупредить вас заранее, что скоро меня упрячут за решетку.

Анжель поднялся, и они теперь удалялись от гостиницы.

— Почему?

Из левого внутреннего кармана профессор извлек записную книжку и раскрыл ее на последней странице. Там пестрели написанные в две колонки имена. В левой значилось на одно имя больше.

— Смотрите, — сказал профессор.

— Это список ваших пациентов? — спросил Анжель.

— Да. В левой колонке те, кого я вылечил. В правой те, что умерли. Пока в левой колонке имен больше, мне все сойдет с рук.

— Как это?

— Я хочу сказать, что могу убивать людей до тех пор, пока число убитых не превысит количества вылеченных мною.

— Убивать ни за что ни про что?

— Ну да, естественно. Я только что убил Пиппо, и колонки теперь сравнялись.

— Значит, у вас был не такой уж большой запас!

— После смерти одной из моих больных — это случилось два года назад — у меня началась неврастения, и я порешил немало народу. Глупо получилось; не то чтобы я нарочно.

— Но вы многих можете вылечить и жить потом спокойно, — сказал Анжель.

— Здесь нет больных, — объяснил профессор. — Писать вымышленные имена нельзя. К тому же я не люблю медицину.

— А практикант?

— Это опять-таки моя вина. Если я его вылечу, то все равно не засчитаю. Если же он умрет...

— Но рука, по крайней мере, не в счет?

— Рука — нет, — сказал профессор. — Просто рука — не в счет!

— Понятно, — ответил Анжель и добавил: — И все же, почему вас должны упрятать за решетку?

— Таков закон. Вам следовало бы это знать.

— Знаете, в принципе никто ничего не знает, — сказал Анжель. — Даже люди, которым положено знать, то есть те, кто умеет манипулировать понятиями, разжевывать их и подавать таким образом, что можно их заподозрить в оригинальности, даже они никогда не обновляют резерва своих идей, в результате чего их способ выражения лет на двадцать опережает предмет рассуждений. Из этого явствует, что научиться у них ничему нельзя, потому что все у них сводится к словам.

— Не стоит углубляться в такие философские дебри, чтобы объяснить мне, что вы не знаете законов, — сказал профессор.

— Разумеется, — согласился Анжель, — но надо же эти мысли куда-нибудь пристроить. Если только речь идет действительно о мыслях, а не о каких-нибудь рефлексиях. Я со своей стороны и вовсе склонен считать их простейшими рефлексами здорового индивида, способного констатировать.

— Констатировать что?

— Просто констатировать — объективно и беспристрастно.

— Вы можете также добавить: без буржуазных предрассудков, — заметил профессор. — Так обычно говорят.

— Охотно, — согласился Анжель. — Итак, индивиды, о которых мы говорили, так долго и досконально изучали формы мысли, что за этими формами потеряли саму мысль. А ткни их носом в их же ошибки, они вам немедленно предъявят новую разновидность формы. Форму они обогатили множеством деталей и замысловатых механических приспособлений и норовят поставить ее на место мысли, истинная физическая природа которой — рефлекторная, эмоциональная и чувственная — попросту от них ускользает.

— Я ровным счетом ничего не понял, — признался Жуйживьом.

— Да это как в джазе, — сказал Анжель. — Транс.

— Кажется, начинаю догадываться. Вы хотите сказать: как если бы одни были к этому восприимчивы, а другие — нет.

— Совершенно верно, — продолжал Анжель. — Очень странно видеть, когда находишься в трансе, как другие продолжают рассуждать, манипулируя своими формами. То есть когда ощущаешь внутри себя мысль, я имею в виду. Нечто вполне материальное.

— Вы очень туманно рассуждаете, — сказал Жуйживьом.

— Я и не стремлюсь быть понятным. Ужасно скучно выражать словами то, что так ясно чувствуешь. Кроме того, мне от всей души плевать, разделит кто-нибудь мою точку зрения или нет.

— Трудно с вами спорить, — сказал Жуйживьом.

— Охотно верю, что трудно. Но прошу вас учесть то смягчающее обстоятельство, что я позволил себе высказаться в этом жанре впервые за все время.

— Вы сами не знаете, чего хотите, — сказал Жуйживьом.

— Когда я чувствую удовлетворение в руках и ногах, когда я могу быть вялым, расслабленным, как мешок с отрубями, я очень хорошо знаю, чего хочу, потому что тогда я могу представить себе, как это должно быть.

— Я совершенно сбит с толку, — сказал Жуйживьом. — Имманентная, имплицитная и императивная угроза, объектом которой я являюсь в настоящее время — простите мне эту аллитерацию, — должно быть, некоторым образом объясняет то состояние дурноты, близкое к коме, в котором находится моя физическая оболочка сорокалетнего бородача. Поговорите со мной о чем-нибудь другом.


Еще от автора Борис Виан
Я приду плюнуть на ваши могилы

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Пена дней

Борис Виан (1920–1959) — французский романист, драматург, творчество которого, мало известное при жизни и иногда сложное для восприятия, стало очень популярно после 60-х годов XX столетия.В сборник избранных произведений Б. Виана включены замечательные романы: «Пена дней» — аллегорическая история любви и вписывающиеся в традиции философской сказки «Сердце дыбом» и «Осень в Пекине».


А потом всех уродов убрать!

Борис Виан (1920–1959) – один из самых ярких представителей послевоенного французского авангарда.


Любовь слепа

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Мертвые все одного цвета

Это второй, после «Я заплюю ваши могилы», роман, вышедший в 1948 году под псевдонимом «Вернон Салливен», осужденный в 1950 и отправленный на костер вместе с первой книгой. В высшей степени характерное для Салливена произведение: роман, отвергнутой по соображениям морали, граничащей с глупостью.Секс, кровь, смерть — как в любой великой книге, заслуживающей уважения.И много остроумия — ведь книга написана Борисом Вианом.


Пожарники

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Рекомендуем почитать
С высоты птичьего полета

1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.


Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с  риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.


И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.


Терпеливый Арсений

«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».


От рассвета до заката

В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.


Жук, что ел жуков

Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.