Осень в Пекине - [52]

— Жжется!.. — сказал он. — Теперь все в порядке. Кроме всего, мне плевать на всех и на вся.

— О, никто на вас за это не в обиде, — заверил его Атанагор.

— Вы хорошо говорите, — сказал аббат. — К тому же вы очень воспитанный человек. Что за наслаждение встретить собеседника своего уровня, и где — в пустыне, среди песков и склизких люмиток.

— И еще лимем.

— Ах, да! — сказал аббат. — Это те самые желтые улитки? Кстати, как поживает ваша юная подруга, та женщина с прекрасными грудями?

— Она практически не выходит, — сказал археолог. — Роет землю вместе со своими братьями. Дело спорится. Что касается лимем, то это вовсе не улитки. Они больше похожи на траву.

— Значит, увидеть ее нельзя? — спросил аббат.

— Сегодня — нет.

— И что только она здесь делает? — сказал Грыжан. — Такая красавица. Кожа и волосы — просто обалдеть, а бюст — да за него впору от церкви отлучать. Впридачу еще умна и крепка, как буйволица... И никогда ее нигде не видать. Во всяком случае, она хоть не спит со своими братьями?

— Нет, — сказал Атанагор. — По-моему, ей нравится Анжель.

— Так за чем же дело стало? Хотите, я их обженю?

— Он ни о ком и думать не хочет, кроме Рошель, — сказал археолог.

— Ну, эта мне как-то не показалась. Чересчур раскормлена.

— Пожалуй, — согласился Атанагор. — Но он ее любит.

— Он действительно ее любит?

— Было бы довольно интересно определить, насколько это серьезно.

— Невероятно, чтобы он мог продолжать любить ее, коль скоро она спит с его другом, — сказал Грыжан. — Как видите, я смело обсуждаю с вами щекотливые вопросы, но не усмотрите в этом любопытства, продиктованного подавленной сексуальностью. Я тоже бываю на взводе в редкие моменты досуга.

— Нисколько в этом не сомневаюсь, — сказал Атанагор. — Так что можете не оправдываться. Я полагаю, Анжель любит ее по-настоящему, раз продолжает сохнуть по ней, потеряв всякую надежду. Он даже смотреть не хочет на Бронзу. А она только его и ждет.

— О-хо-хо! — сказал Грыжан. — Так ведь он, поди, самочинствует!

— Само-что?

— Само-чинствует. Простите, это церковный жаргон.

— М-м-м... А, понял! — сказал Атанагор. — Нет, не думаю...

— В таком случае нам непременно удастся свести его с Бронзой.

— Хорошо бы. Они оба такие милые, — сказал Атанагор.

— Надо сходить с ними к отшельнику, — предложил аббат. — Его святые деяния до охренения будоражат... Ну вот! Опять! Тем хуже. Напомните мне, чтобы я перебрал несколько костяшек на моих четках.

— А что случилось? — спросил археолог.

— Я непрестанно богохульствую, — пожаловался Грыжан. — Впрочем, это нестрашно. Прочту молитвы — и все в ажуре. Так вот, возвращаясь к нашим баранам, хочу вам сказать, что зрелище отшельнического деяния весьма занимательно.

— Я его еще не видел, — сказал археолог.

— Ну, на вас это не произведет большого впечатления. Вы стары.

— Это верно, — сказал археолог. — Меня больше интересуют предметы и воспоминания прошлого. Тем не менее, вид двух молодых и хорошо сложенных существ, принимающих простые и естественные позы, не будет мне неприятен.

— Эта негритяночка... — начал Грыжан, но остановился на полуслове.

— Что она?

— Она... она очень способная. То есть она очень гибкая, я хочу сказать. Вам не трудно поговорить со мной на другую тему?

— Разумеется, нетрудно, — сказал археолог.

— Я начинаю нервничать, — признался Грыжан. — Мне не хотелось бы докучать вашей юной подруге. Расскажите мне, к примеру, о стакане холодной воды, выливаемой за шиворот. Или о пытке колотушкой.

— Пытка колотушкой? Что это еще такое?

— Эта пытка в большом почете у некоторых индейских племен. Заключается она в том, что мошонку провинившегося кладут на плаху и слегка прижимают, чтобы выступили железы, а затем сильно бьют по ней деревянной колотушкой... Уй-а-а! Уй-а-а! Как это должно быть больно! — застонал аббат, ерзая и извиваясь.

— Вы очень образно это описали, — сказал археолог. — Я тут же вспомнил о другой казни...

— Не продолжайте... — сказал аббат, сложившись вдвое. — Я уже совершенно успокоился.

— Прекрасно. Значит, мы можем идти?

— Как? — удивился Грыжан. — Разве мы еще не вышли? Просто поразительно, до чего вы болтливы.

Археолог от души расхохотался, снял свою колониальную каску и повесил ее на гвоздь.

— Я готов следовать за вами, — сказал он.

— Раз гусь, два гуся, три гуся, четыре гуся, пять гусей, шесть гусей!.. — провозгласил аббат.

— Семь гусей! — закончил археолог.

— Аминь! — сказал Грыжан.

Он осенил себя крестным знамением и вышел из палатки.

IX

Эти эксцентрические круги могут быть приведены в соответствие...

«Механика на выставке 1900 года», изд. Дюно, том 2, стр. 204

— Так вы говорите, это лимемы? — спросил аббат Грыжан, указывая на траву.

— Нет, это не лимемы, — ответил археолог. — Но лимемы тоже есть.

— Абсолютно бесполезная вещь, — заметил аббат. — Зачем нужно название, если и так знаешь, о чем речь?

— Чтобы удобней было обсуждать.

— В таком случае можно дать предмету и другое имя.

— Конечно, можно, — согласился археолог. — Но тогда все предметы будут называться по-разному, в зависимости от того, к кому обратишься.

— То, что вы говорите, — солецизм, неправильность. Не «к кому обратишься», а «кого хочешь обратить».