Оседлавшие свет - [3]

Придет момент, когда они попытаются вломиться в нее, чтобы прекратить выработку световой ленты, которая отказывается гаснуть. И тогда малый ад может превратиться в гигантский и в долю секунды уничтожить всю колонию.

«Вот о чем я должен объявить, — думал он. — Еще до наступления вечера. Мне остается не больше трех часов. Как объяснить им? Перед ними два ада, и они должны выбрать один из двух…»

Он повернул к одному из больших трапов, ведущих в общий отсек корабля — визорий.

Зал освещался только гигантским изображением планеты на выпуклом экране. Гарно сел в заднем ряду. В окружающей мгле он угадывал вокруг внимательные лица. Дети перешептывались. Справа какая-то девочка придушенно фыркнула, и внезапно его охватил страх.

На экране поблескивала под солнцем Цирцея, единственный спутник седьмой планеты Винчи. Контуры ее материков заволакивались архипелагами белых и серых облаков. Но на юге переливался зеленью и сапфиром великий океан Арнгейма. Гарно представил себе светлые пляжи на опушке неведомых лесов.

«Невозможно, — подумал он. — Никто не захочет улететь от этого. Никто».

Он вспомнил двухдневное празднество после открытия Цирцеи. Бригада реанимации разбудила всех, кто был погружен в искусственный сон. Арнгейм и Греше организовали великолепный фестиваль.

Он поднялся и вышел из визория, не глядя на экран.

Когда он вошел в их крохотную квартирку, Элизабет спала. Он заметил, что она оставила включенным телевизор. Он уже поднял руку, чтобы выключить его, как вдруг на экране появился диск Цирцеи, четко разделенный на дневную и ночную половины. Еле слышный голос Греше рассказывал о распределении лесов на поверхности экваториального материка.

— Господи! — воскликнул Гарно. — Он не имеет права!

— Поль?

Он вздрогнул. Элизабет с удивлением и беспокойством смотрела на него.

— Ты не спала?

Снова он почувствовал, как по его спине пробежал холод. Он наклонился к ней.

— Я проснулась, когда ты вошел, — сказала Элизабет. Она посмотрела на экран. — Почему ты сердишься? Обычно объяснения Греше тебе нравятся.

Объяснения, подумал он. Конечно же, это всего лишь объяснения, записанные на магнитофон уже много часов назад. Обычная деятельность продолжается. Сотрудники отдела телевидения, естественно, еще не предупреждены.

— Что тебе сказал Арнгейм?

Он встряхнул головой и перевел взгляд на маленькие настенные часы возле Элизабет, показывавшие местное время. До «вечера» оставалось всего полтора часа. Такова была отсрочка, милосердно дарованная ему Арнгеймом.

— Элизабет… Я должен тебе кое-что сказать.

— Да?

Он бессильно откинулся на постель и закрыл глаза.

Потом он заговорил.

— Ты чувствуешь себя одиноким? — спросила она, когда он кончил. Он кивнул. — Напрасно… — Ее рука ерошила его волосы. — Нас на корабле две тысячи, Поль. Две тысячи интеллигентных взрослых людей, которые отправились в это путешествие, несмотря на все опасности, несмотря на его продолжительность, даже без уверенности, что они когда-нибудь найдут пригодную для обитания планету. Почему ты должен бояться нашей реакции? Ты, Арнгейм и остальные руководители вовсе не составляете какую-то высшую, более разумную касту, противостоящую блеющей массе человеческого груза… Такое представление умерло с рождением первого фотолета.

— Но ведь речь идет о смертельном риске! Мы можем в любую секунду исчезнуть. Ты думаешь, легко сообщить об этом людям, которые ждут конца двадцатилетнего путешествия? Я не могу спокойно сказать им: «Между прочим, фотонные двигатели вышли из повиновения, и вы все сидите на колоссальной бомбе».

— Даже если ты изложишь все таким образом, они не разрыдаются, как ты, кажется, предполагаешь. И не взбунтуются. Они будут голосовать. И результат окажется именно таким, какого ты ждешь, Поль. Потому что они — настоящие люди, потому что у них есть дети, и они хотят видеть, как их дети будут играть на солнышке вместо того, чтобы ходить без конца из оранжерей в визорий.

— Я знаю, и вот это-то меня и пугает. Мы все должны сделать выбор, раз и навсегда. И если корабль взорвется… Сколько лет пройдет, прежде чем человечество вновь доберется до этих мест? Имеет ли право колония рискнуть всем из страха перед новыми годами полета и искусственного сна? Я считал, — и ораторы говорили это перед отлетом, — что мы должны защищать «достояние человечества».

Элизабет, не отвечая, наклонила голову.

Он открыл дверь и шагнул в коридор.

— Видишь ли, — промолвила наконец Элизабет, — у нас есть еще немало шансов. Я хочу сказать: не обязательно же двигатели должны взорваться.

Когда Гарно вошел в радиорубку, он чувствовал себя спокойным, почти равнодушным.

Там было только двое техников, и по их лицам он понял, что Арнгейм совсем недавно все им объяснил.

— Дайте объявление о чрезвычайном сообщении — распорядился он и сел.

Долгое время буры и лезвия, расположенные на конце выброса, работали в мощной толще металла. Энергию, добываемую из этой среды, выброс часто использовал для серий взрывов, могучих сотрясений, которые создавали трещины во много километров длиной. По ним выброс продвигался быстрее, поднимаясь к поверхности и не переставая сообщать Исходному Комплексу результаты непрерывных анализов.