Орест и сын - [54]
Жилище было запущенным. Запах застарелой пыли перебивался едким спиртовым духом. По потолку ходили грязные разводы — следы протечек. В углу на полке хохлились птичьи чучела. Особенно грязными выглядели обои — серо-желтые, в каких-то однообразных узорах. В них было что-то странное, и, приглядевшись, Инна увидела: никакие не обои. Сверху вниз, от потолка до пола, стену покрывали небольшие, выцветшие от пыли картинки. Длинными рядами, почти без просветов — одна к одной. Стенгазета какая-то. Покосившись на хозяина, Инна поднялась. За спиной крякнуло: “Вторая — соколум!”
Фотографии одинаковой величины, приблизительно семь на восемь, держались на стене портновскими булавками. Разные, но чем-то похожие лица — все мужские. Каждый снят трижды: по два раза с боков и один — лицом. Целая стена лилипутов, одетых в одинаковые рубахи. В правом углу — буква, рядом через черточку — число. “Это кто?”
Таракан обернулся: “Э-эти? — Он снова нянчил бутылку. — Тебе-то чего за дело? Пришла к старухе, вот и жди. — Лилипуты смотрели равнодушно. — А хочешь, смотри! — Язык заметно заплетался. — Мертвые срама не имут”. — “Они умерли? Мертвые?” — “Кому мертвые, а кому и мил-товарищи”. — Он хихикал, шевеля ложкой картошку. “Вы знали их?” — “Зна-а-ал? — Таракан стукнул бутылью о стол. Тяжелая рыбина плеснула на дне. — Стали б они со мной знакомство водить! — Он поднялся и подошел к стене. — Я для них — клоп, насекомое запечное. — По одной он вырвал булавки и выложил на стол. — Этот живьем бы в гроб полез, лишь бы со мной не знаться. — Он гладил карточку нежно. — А я их все-ех к стеночке”. — Он пригрозил пальцем, отцепил еще одну и протянул.
Коротко остриженная голова, тени вздергивают уголки глаз, набрякшая, как будто налившаяся кровью нижняя губа… “Он — кто?” — Инна спросила внимательно. “Ученый какой-нибудь или инженер”. — Таракан глянул без интереса. Мягким, липнущим в гортани голосом она заговорила: “Значит, умерли все? А кто же их для вас сфотографировал?” — “Ты, девка, будто с печи упала, — Таракан отвечал с пьяной обстоятельностью. — Неужто кто стал бы их снимать для меня? Для дел снимали”. — “Я все-таки выпью”. — Инна отвернулась и пошла к столу: карточку стриженого — под пояс юбки. “От молодец, девка! От это по-нашему! — Он подсунул другую чашку. — Третья — мелкой пташечкой!” Выдохнул и кинул в горло. “Их что, на войне убило?” — Инна отставила нетронутое. “Тьфу! Следователь чистый, а не девка! Ладно. Пью за тебя! Как зовут?” Она подумала и ответила: “Дина”.
За входной дверью послышался шум. Таракан сорвался с места и скрючился у входной щели. “Ну?” — она спросила шепотом. “Нижние”, — он махнул презрительно. “Не на войне они, поняла?” — Таракан манил пьяным пальцем. Она и не подумала двинуться. Перебирая руками по столешнице, он подползал со стулом. Нагнувшись к уху, зашептал, прикрывая десны: “Я там у входа дежурил, теперь поняла?” — “У входа — куда?” — Инна отодвинулась. “Не твоего ума”. — Таракан покрутил крючком у ее лица. “Не моего, нечего и говорить”. Он моргал слипшимися ресницами. Не хватало еще одного психа — мало старухи.
Таракан забормотал свое, Инна прислушалась не с начала. “…Когда умер, они все жгли во дворе — носили из подвала. Потом и в подвале жгли. Когда запалили, побежали крысы. Хоронились до того. Дверь хлопнет — а в нее крыса! Тащут, тащут...” — “Кто?” — разглядывая стену, она поинтересовалась из вежливости. Таракан не слышал — смотрел мимо.
…Раньше-то тепло от подвала — там котельная. Мраморный пол — хоть босиком. Он не ходил, сидел у входа — в будке. Прислушивался: мягкий звук шин. У тех, которых привозили, всегда растерянные глаза... Возвращая входные документы, он всегда отдавал честь конвою. Никогда не отвечали. Однажды, по ошибке, отдал честь тому, кого привезли. Светловолосый, красивый, как киноартист, — кивнул в ответ. Он запомнил. Потом и сам засомневался: может, из знакомых? Раз набрался храбрости и спросил одного. Тот сощурился подозрительно, но ответил: певец. С певцами он никогда не знался.
Он помнил светловолосого всегда, даже в тот день, когда умер Хозяин. Они бегали, таскали ящики... Ночью второго дня одного срочно вызвали наверх; тот кинулся, оставил ящик в каморке. Утром, зная, чем рискует, он перебрал дела — под барьером, на ощупь, обшаривал папки, как слепой. Спокойное лицо часового — над барьером, а внизу, на коленях, пальцы вскрывают папки — извлекают фотографии.
Ящика хватились через сутки. Пришли и, не заглядывая, поволокли во двор — к костру. Никто не догадался проверить его — рядового Ивана Полозова, русского, социальное происхождение: из крестьян. Он перетаскал домой, пачку за пачкой, но, разобрав, светловолосого не нашел. Потом его перевели. На стену повесил не сразу — через много лет. Сам не знал — зачем? Развешанные, они глядели, не кивая...
Он уперся на локти, тяжело трезвея... Заплата передернулась. Вот когда настигли… На лбу собрались капли и покатились к бровям. “Шпионить пришла, чертова кукла? — Таракан подымал лоснящийся от жира сковородник. – Медсестрой вырядили?” Мелким, старческим галопом, припадая на обе ноги, он кинулся к двери и, добежав, заложил на чугунный крюк.
Елена Чижова – коренная петербурженка, автор четырех романов, последний – «Время женщин» – был удостоен премии «РУССКИЙ БУКЕР». Судьба главной героини романа – жесткий парафраз на тему народного фильма «Москва слезам не верит». Тихую лимитчицу Антонину соблазняет питерский «стиляга», она рожает от него дочь и вскоре умирает, доверив девочку трем питерским старухам «из бывших», соседкам по коммунальной квартире, – Ариадне, Гликерии и Евдокии. О них, о «той» жизни – хрупкой, ушедшей, но удивительно настоящей – и ведет рассказ выросшая дочь героини, художница… В книгу также вошел роман «Крошки Цахес».
В романе «Крошки Цахес» события разворачиваются в элитарной советской школе. На подмостках школьной сцены ставятся шекспировские трагедии, и этот мир высоких страстей совсем непохож на реальный… Его создала учительница Ф., волевая женщина, self-made women. «Английская школа – это я», – говорит Ф. и умело манипулирует юными актерами, желая обрести единомышленников в сегодняшней реальности, которую презирает.Но дети, эти крошки Цахес, поначалу безоглядно доверяющие Ф., предают ее… Все, кроме одной – той самой, что рассказала эту историю.
Елена Чижова – автор пяти романов. Последний из них, «Время женщин», был удостоен премии «Русский Букер», а «Лавра» и «Полукровка» (в журнальном варианте – «Преступница») входили в шорт-листы этой престижной премии. Героиня романа Маша Арго талантлива, амбициозна, любит историю, потому что хочет найти ответ «на самый важный вопрос – почему?». На истфак Ленинградского университета ей мешает поступить пресловутый пятый пункт: на дворе середина семидесятых. Девушка идет на рискованный шаг – подделывает анкету, поступает и… начинает «партизанскую» войну.
Елена Чижова, автор книг «Время женщин» («Русский Букер»), «Полукровка», «Крошки Цахес», в романе «Лавра» (шортлист премии «Русский Букер») продолжает свою энциклопедию жизни.На этот раз ее героиня – жена неофита-священника в «застойные годы» – постигает азы непростого церковного быта и бытия… Незаурядная интеллигентная женщина, она истово погружается в новую для нее реальность, веря, что именно здесь скроется от фальши и разочарований повседневности. Но и здесь ее ждет трагическая подмена…Роман не сводится к церковной теме, это скорее попытка воссоздания ушедшего времени, одного из его образов.
Новый роман букеровского лауреата Елены Чижовой написан в жанре антиутопии, обращенной в прошлое: в Великую Отечественную войну немецкие войска дошли до Урала. Граница прошла по Уральскому хребту: на Востоке – СССР, на Западе – оккупированная немцами Россия. Перед читателем разворачивается альтернативная история государств – советского и профашистского – и история двух молодых людей, выросших по разные стороны Хребта, их дружба-вражда, вылившаяся в предательство.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.