«Опыт и понятие революции». Сборник статей - [44]

Here’s the fine revolution, if we had the trick to see’t.

Гамлет (глядя на человеческий череп)

I. Историческое определение

Основной тезис этой работы таков: событие разрушения «социалистического» режима и советского государства, начавшееся в 1985 году и продолжающееся до сих пор, следует называть революцией. По своему историческому, политическому и философскому значению это событие относится к ряду европейских революций, начавшихся, самое позднее, в 1789 году во Франции и восходящих к Реформации западного христианства, берущей отсчет с XV–XVI веков. Ход и положение дел в постсоветской России на протяжении последних пятнадцати лет воспроизводят в своих основных чертах внутреннее развитие революций прошлого [1]. Но моя задача не в том, чтобы отнести текущее событие к той или иной классификации, а в том, чтобы указать на ее принадлежность к единому и единичному, но открытому и незавершенному событию: европейской революции, которая уже Прудоном и Марксом была обозначена как перманентная. История революций не сводится к простому воспроизведению одинаковых феноменов или (по вульгарно-марксистской модели) к последовательности закономерных стадий. Она составляет серию освободительных движений, не достигающих своей (бесконечной) цели, обрывающихся на полпути, которые следующая волна истории подхватывает и радикализует, чтобы снова споткнуться и откатиться назад со всей своей мощью (революция в этом смысле напоминает прибой).

Ключевыми моментами в определении революции являются:

1. Свержение сакрализованной власти и следующая за ней секуляризация.

А. «Секуляризация», в собственном смысле, означает экспроприацию церковных земель. В России тот же процесс принял форму «приватизации» как общего направления политики, эмансипации частной сферы от теократического государства.

Б. И для Французской, и для нашей революции ключевым направлением была война с привилегиями, характерными для феодального права. Ж. Батай, в полемике с вульгарно-марксистской традицией, замечает, что все революции Нового времени произошли против феодальных пережитков и ни одно восстание не было направлено собственно против буржуазии [2]. Это верное замечание иллюстрирует понятие перманентной революции, в соответствии с которым борьба с феодализмом и с замаскированным экономическим господством буржуазии составляет одну и ту же непрерывную борьбу.

2. Точка зрения политического и исторического субъекта, стремящегося овладеть движением истории. Основание и легитимация нового, имманентного обществу режима.

А.Революция — не волшебное основание нового социально-политического строя, а попытка овладеть этим строем, который уже начал формироваться. Французская революция не предшествовала модернизации Франции, а последовала за ней, как попытка задним числом овладеть постепенным процессом и взорвать тлеющий в нем запал общественного противостояния [3].

Б. Революционные режимы неизбежно тяготеют к демократии как автономии, поскольку по самой логике революции отказываются от любых внешних принципов легитимации: остается только сообщество как таковое, наконец предоставленное себе самому.

В. Юридическое основание нового государства, кажущееся чистой формальностью, на самом деле играет большую роль в революционном кризисе, так как вводит фикцию абсолютного разрыва общества со своим прошлым и побуждает социум к борьбе с самим собой как с «пережитком» «Старого порядка» [4].

3. Переход кризиса внутрь общества, взрыв, растворение и разложение социальных связей.

А.Прогнивший режим обычно падает легко, и общество на короткое время консолидируется в борьбе против суверена. Так было и во Франции в 1789-м, и в России в 1991-м. Ключевая фаза революции начинается после, когда конфликт и кризис осознается как внутренний и его нельзя больше приписать отчужденной и внешней обществу власти [5].

Б. Для революционных обществ характерны те или иные антропологические формы самоотрицания: меланхолия, застой, дискурс страдания и лишения. Речи якобинцев 1792–1794 годов пронизаны страхом застоя и торможения, фигурами борьбы народа и революционеров с самими собой. Мишле пишет о «болоте общественного равнодушия», которое уже в 1792 году, то есть до прихода якобинцев к власти, господствовало в Париже [6]. Якобинский террор был уже ответом на эту деполитизацию, попыткой растормошить общество видом отрубленных голов (которые тоже, как замечал позднее Гегель, стали банальными и могли только навевать тоску).

4. «Переворачивание» символических структур с ног на голову, изменение «плюса на минус» и «минуса на плюс». Эта инверсия, как правило, скоротечна и сменяется чувством взаимной обратимости ценностей, релятивизмом, цинизмом и формированием идеологий (то есть чисто формальных символических структур, безразличных к собственному содержанию: так, одни «выбирают» себе либеральные ценности, другие социал-демократические и т. д.).

А. Здесь опыт антикоммунистической революции весьма ярок. В начале 1990-х страна пережила тотальную инверсию советской идеологии, где основной осью была перевернутая оппозиция «наше» и «западное». Чем негативнее оценивался тот или иной феномен коммунистической идеологией, тем больше была его символическая и рыночная ценность в новой России. Сейчас эти ценности переживают новую, обратную инверсию.