Opus Dei. Археология службы - [61]

становится по своей сути со-действием деятельности Бога, то есть свершением неких таинств, связанных с планом божественной «экономики»[275]. Но субъективность человека, редуцированная таким образом к роли исполнителя божественного плана, восстанавливается на другом уровне, поскольку, несмотря на объективный (или, лучше сказать, абсолютный) характер самой деятельности, субъекту предписывается делать ее объектом своей воли – с тем, чтобы активно желать то, что и без того всегда уже предрешено и потому должно быть пассивно воспринято. Воля, таким образом, становится диспозитивом управления теми возможностями, которые открываются субъекту и между которыми он должен сделать «единственно правильный» выбор[276] (хотя даже в том случае если наше желание направлено на нечто ошибочное, неверное – «выбор зла», – оно все равно служит фиксации нашей свободы). «Свободное волеизъявление» входит в круг наших должностных обязанностей. Агамбен сравнивает это с марксистской традицией, согласно которой сам революционный процесс всецело объективен и исторически необходим, но, несмотря на это, революционер должен прилагать все силы для своего участия в нем[277]; но возможно, что в еще большей степени это схоже с теорией экономической рациональности, согласно которой наш субъективный выбор того или иного направления использования ограниченных ресурсов должен осуществляться в пользу их «наиболее эффективного» распределения[278].

2 «Есть» и «есть!»

Онтологическая проблематика, имплицитно присутствующая во всех частях цикла, в Opus Dei выходит на первый план. Онтология понимается Агамбеном не столько как формальное определение некой академической философской дисциплины, сколько в качестве основополагающей операции, связанной с производством человечности человека[279]. И эта операция никогда не является однозначной, поскольку исторически существуют две онтологии, борющиеся друг с другом, в результате чего одна из них в какой-то момент вытесняется, преодолевается другой, но – не исчезает при этом бесследно. Эти онтологии Агамбен связывает с индикативом и императивом как двумя главными модальностями бытия: «есть», когда сущее показывает себя таким, каким оно всегда уже является – и «да будет!», когда оно как бы изначально взяло на себя обязательство совершать определенные действия, нужные для того, чтобы непрерывно преодолевать, превосходить себя, производить те или иные необходимые эффекты; чтобы реализовать то, что должно быть. В определенный исторический момент чаша весов склоняется ко второй опции, а затем – в ходе долгой эволюции – «решение о бытии» как прежде всего необходимой действенности (оперативности, эффективности) приобретает видимость «окончательного».

Именно так трактует Агамбен смысл знаменитого «коперниканского поворота» Канта. Кант – безусловно, ключевая фигура Opus Dei, так как именно в его этике возникает та парадоксальная, поистине монструозная, как ее определяет Агамбен, формула соединения модальных глаголов, которая звучит следующим образом: «Дóлжно мочь желать [man muss wollen können]» («Дóлжно мочь желать, чтобы максима нашего действия стала всеобщим законом: таков канон морального суждения вообще»).

«Глагол „мочь“, – комментирует Агамбен, – выражающий возможность действия, некую способность сделать, противоречивым образом подчинен „долгу“ и имеет своим объектом не делание, но „воление“: и именно этим вакуумом, непостижимым переплетением модальных категорий, и определяется парадигма приказа морального закона. Связанные воедино в этой формуле, модальные глаголы обоюдно поддерживают и аннулируют друг друга. Когда мы думаем о центральной роли понятия воли у Канта, следует не забывать, что в его основе лежит это парадоксальное переплетение»[280].

Важно при этом, что долженствование становится парадигмой не только для поведения в области морали, но распространяет свое влияние на всю сферу нашего бытия: так, согласно ключевым положениям «Критики чистого разума» (главное сочинение Канта по теоретической философии), вещи являются отнюдь «не сущими, но требованиями, не субстанциями, но императивами, которым ничто не может соответствовать на уровне опыта», и таким же образом «идеи разума являются „регулятивными“ идеями, „приказами“, а не обозначающими некие предметы словами»[281]. Бытие, таким образом, как бы поступает на службу – можно сказать, что отныне оно работает в офисе по обеспечению бесперебойных поставок природных явлений для нужд человеческой деятельности, – и поскольку тут же автоматически возникает вопрос, кому или чему конкретно (какому Богу, какому Делу?) оно призвано на этой должности служить, то ответ может быть получен только в обескураживающей форме: в форме чистого и безусловного долга бытие служит самой обязанности служить, желание которой должно предшествовать любой конечной цели служения, каким бы образом эта цель ни определялась. Философия Канта, таким образом, оказывается метафизическим обоснованием господства праксиса над бытием, а значит – обоснованием экономики (в ее теологическом значении) как глубинной тайны бытия, раскрыть которую претендует Агамбен. Такова уже отмеченная связь