Opus Dei. Археология службы - [60]

Неслучайно поэтому, что ключевым понятием данной книги Агамбена выступает именно officium, то есть церковная служба. Онтологическая специфика современной жизни выражается в господстве экономической (управленческой) парадигмы, капитализм же в качестве выражения этой парадигмы не только связан с религией неким «избирательным сродством», но он сам, по сути, является, согласно определению Вальтера Беньямина, «чистой религией культа» – культа, в рамках которого нет ни одного буднего дня, «нет дня, который не был бы праздничным – в пугающем смысле развертывания всех помпезных священнодействий, крайнего напряжения радений»[269]. Так что формула, которой Агамбен выражает апоретичность христианской литургии – «празднование того, что не может быть отпраздновано», – развивает тезис о том, что «по сути история христианства есть история его паразита – капитализма»[270].

Уже здесь слышен намек на то характерное для нынешнего «цифрового» капитализма исчезновение реального различия между трудом и досугом в пользу перманентного «праздника» с его императивным «радением». Досуг становится фикцией в той мере, в какой свободное время скроено по схеме времени рабочего, когда ни один момент не должен быть непроизводительно потраченным; такое время оказывается попросту невозможным «убить»[271], ведь на уровне своей формы оно не является собственным временем живущего, но производно от деятельности различного рода устройств, призванных это время так или иначе «спасать» (контролировать, нормировать, рационально использовать) – в итоге жизненное время становится точно так же невозможно представить сегодня в какой-либо иной форме, как невозможно представить саму жизнь без мобильного телефона[272].

Прогресс в области технологий связи и коммуникаций является материализацией сугубо метафизического понимания бытия как общей связи всех аспектов сущего с целью обеспечения «действительного» (функционального, операционального) характера сущего в целом. Диспозитивы (технические, хотя не только), о которых пишет Агамбен, воплощают нашу мечту о счастье как о возможности однажды освободиться от связанности с многочисленными природными процессами, чтобы в итоге наслаждаться открытостью (ни-с-чем-не-связанностью) бытия, но вот только эта конечная цель никогда не достигается – зато нарастает количество промежуточных, чисто служебных в своей функции звеньев, так что работа по «налаживанию связей» захватывает все время без остатка. Таким образом, служебная, нижестоящая («министерство связи»[273]) функция бытия как связывания начинает господствовать над его вышестоящим положением – над бытием как превосходством в отношении любой «связности» сущего (синонимичной его «дельности»).

Именно парадигму понимания человеческой жизни в качестве кругового отношения между бытием и практикой, где бытие совпадает с процессом непрерывного исполнения «должностных обязанностей» (когда «священник должен быть тем, что он есть, и есть то, чем он должен быть»[274]), в конечном итоге и начинает означать термин officium. Ассоциация с современным офисом как специально оборудованным служебным помещением здесь совершенно оправданна: припев известной песни «Ленинграда» («Тебе повезло, ты не такой, как все, ты работаешь в офисе») замечательно демонстрирует это едва ли внушающее энтузиазм единение между онтологической случайностью счастья как результата везения и каждодневной необходимостью исполнения своих служебных обязанностей как содержанием этого «счастья» (очевидно, что ирония этих слов обеспечена инверсией простой констатации реального положения дел: «Тебе НЕ повезло, ты ТАКОЙ, как все, ты работаешь в офисе»). Процесс здесь, по известному выражению Маркса, не «угасает в продукте», но непрерывно воспроизводится в своем качестве процесса, продукт же перестает быть конечным итогом, завершением процесса, превращаясь в некий «эффект», в знак производительности процесса, который в то же самое время со-означает и необходимую процессуальность производства. Подобное превращение онтологии в «эффектологию» означает, что сущее здесь в максимальной степени абстрагируется от бытия как своей конечной явленности, становясь лишь тем, что побуждает действовать в определенном направлении – наподобие того, как порождаемый риторикой рекламного образа (согласно известному анализу Ролана Барта) эффект, например, «итальянскости» поддерживает с реальной Италией лишь вытесненную связь, предлагая субъекту вместо нее последовательность знаков, стимулирующих его потребительскую активность (при этом «итальянскость» легко обменивается на «японскость», «мексиканскость» и т. д. по мере нашего движения по фудкорту).

Наконец, еще одним важным обстоятельством, на которое указывает Агамбен, является парадоксальная десубъективация подобной деятельности: если у Цицерона термин officium появляется в качестве перевода стоического kathēkon и означает действие, которое подобает совершить тому или иному конкретному субъекту в тех или иных чисто ситуативных обстоятельствах, то в христианской мысли происходит мутация и officium