Opus Dei. Археология службы - [58]

Opus Dei. Археология службы входит во вторую часть цикла Homo sacer, в целом посвященного генеалогии современных принципов управления жизнью людей. Стоит напомнить, что исходной операцией, которую обнаруживает Агамбен за фасадом политических институтов, является включение в их работу жизни в ее биологическом, то есть дополитическом измерении, притом что включение это парадоксальным образом производится посредством ее, жизни, исключения, сакрализации. Если в своей «собственно человеческой», то есть политической, жизни (по Аристотелю, человек есть политическое животное) мы призваны существовать в открытом горизонте истории, то это кажется возможным лишь в той мере, в какой дочеловеческое измерение нашего существования (человек есть политическое животное) непрерывно изымается из обращения и размещается в некоем обособленном пространстве, которое при этом никоим образом не тождественно природному естеству – оно, скорее, вдвойне искусственно (человек есть (вне-)политическое «животное» – homo sacer). А это, в свою очередь, означает, что экономика и политика, противопоставление которых восходит к греческому различению двух аспектов жизни, bíos и zoé, на более глубинном уровне формируют своеобразную «зону неразличимости»: изъятие экономики играет роль дополитического условия возможности политики, а значит, действия, направленные на производство и воспроизводство жизни как zoé, неотъемлемы от произведения жизни как bíos. Поэтому на известное утверждение Ханны Арендт о том, что грекам словосочетание «политическая экономия» показалось бы абсурдом, Агамбен мог бы ответить, что это, безусловно, так, но абсурд здесь является знаком вытеснения истинного смысла исходной ситуации: экономика изначально имеет политическое значение[256]. Можно поэтому предположить, что если сознательным делом политики изначально было максимальное дистанцирование от экономики, взгляд на нее свысока, то собственное стремление экономики, напротив, имело целью включение себя в политику, а в пределе – включение политики в себя. И разве не выступает тогда экономизация политики ее, политики, собственным бессознательным желанием?

Как отмечает сам Агамбен, Opus Dei наиболее тесно связан с Царством и славой (работой, также входящей в Homo sacer II): оба тома посвящены генеалогическому и критико-герменевтическому исследованию церковной литургии в той мере, в какой она в ходе двухтысячелетнего развития сформировала парадигму управления существованием человека и тем самым стала основой современной политики. Но если в Царстве и славе было показано, что объективным источником действенности «управленческой машины» послужило отождествление mysterium и ministerium[257], благодаря чему тайна Спасения превратилась в «таинство» непрерывно возобновляемой практики церковного богослужения, заместившего собой акт исполнения спасительного действия («экономика тайны» превратилась в «тайну экономики»), то в Opus Dei симметричным открытием стало обнаружение слияния officium и effectus, знаменующего постепенное превращение служебной обязанности священника в субъективный образ действия любого человека (при этом содержательное определение службы может в какой-то момент оказаться менее значимым, чем форма – или долг – «эффективности» как таковой). В этом пункте Агамбен ссылается на Амвросия, который предложил следующую версию происхождения слова officium: «Мы полагаем, что officium произошло от efficiendum, как будто efficium; но ради красоты речи слово благодаря замене одной буквы стало произноситься как officium». «Таким образом, – комментирует Агамбен, – благодаря выдумыванию несуществующего слова (efficium) термин уверенным жестом переносится в сферу действительности и effectus…»[258].

Что и говорить, отсутствующее означающее («несуществующее слово») оказалось способным выразить тот характер сущего в целом, который оно приобретет лишь впоследствии: нечто есть в той мере, в какой оно должно без остатка совпадать со своим служебным предназначением, со своей функцией в рамках некоего необходимого «дела» («спецоперации», как сказали бы нам сегодня).

Подобное понимание бытия как службы (а сущего как служебного) было впервые критически осмыслено Хайдеггером, линию мысли которого Агамбен продолжает, а в каких-то аспектах – и уточняет, полемически реализуя потенциал того живого общения, которое состоялось между ними на семинаре в Ле-Торе в 1966 году. Собственный онтологический проект («фундаментальная онтология») Хайдеггера, как отмечается в Opus Dei, в своей основе имеет парадоксальное единство бытия и долженствования, бытия и службы:

В хайдеггеровской онтологии здесь-бытие и бытие, Dasein и Sein, вовлечены в отношение обоюдного приведения в действительность, в рамках которого, как в парадигме литургической дельности, можно сказать как то, что здесь-бытие пускает в дело и делает действительным бытие, так и то, что бытие реализует здесь-бытие. Так или иначе, отношение между Dasein и Sein представляет собой нечто вроде литургии, сразу и онтологическое, и политическое служение[259].

Но если в дальнейшем сам Хайдеггер связал господство техники в Новое время с подчинением западного мировоззрения иудео-христианскому креационизму