— Пойми, Тонечка, — ласковым голоском просит Татьяна Алексеевна, — мы же просто должны быть в курсе…
— А направление дадите? — спрашиваю я Ивана Макаровича.
— Какое направление? — не понимает он.
— В детсадик. — И совсем уже осмелев: — С завтрашнего числа. Завтра двадцать девятое, — уточняю для верности.
— Что у нас в детском саду делается, Муза Андреевна? — оборачивается он к Неходько, но, не дождавшись ответа, махнул рукой: — A-а… одним Робертом больше, одним меньше… — И, нахмурившись, пошел к столу.
— Как все-таки фамилия матери? — как бы извиняясь, спрашивает Муза Андреевна. — В направлении надо же фамилию указать.
— Не надо! — бросает ей Иван Макарович, а сам уже строчит на фирменном бланке направление.
— Не бойтесь, — говорю я ей смело, — не бойтесь, Муза Андреевна. Хороший человек и на производстве, и в личной жизни. И даже на доске Почета висит… а если вам так уж надо — кто, могу сказать, не секрет…
Но тут Иван Макарович меня перебивает, протягивает через стол бумажку:
— Бери. И коменданту скажи: пусть сколько надо живет твой Робик в общежитии. Все. Иди.
Я бумажку схватила, кинулась вон, даже поблагодарить не догадалась.
Вот такой вариант.
Вылетела я опрометью из кабинета, бегу со всех ног домой, той же дорогой, только опять, строго говоря, в обратном направлении. Бумажку с директорской подписью я догадалась в техасы спрятать: сбоку, над самой коленкой, тайный кармашек имеется.
Бегу, вспоминаю, что я со вчерашнего вечера не евши, но голод радостью за Альку и ее Робика заглушаю. И тут — не в первый уже раз за этот день! — на бегу, на всем лету опять сон полнометражный вижу: будто не бегу я, а той же дорогой, медленно и чинно, в платье солидном — в смысле расцветки и фасона — шагаю и качу перед собой колясочку, а колясочка двухместная и в ней близняшек двое, и у обоих мой нос неправильной формы, точно к стеклу приплюснутый, и мои веснушки во всю рожицу, а двое других — надо же, четверых, как минимум, народила и не заметила! — а двое других, побольше, величиною с Алькиного Робика, идут рядышком и ручками за мамкин подол держатся, а сами в матросках синеньких и в белых, без пятнышка, гольфиках с помпончиками сбоку, а пятого — нет, надо же, не четверо — пятеро их уже у меня!.. а пятого держит на руках бережно так и аккуратненько муж мой, супруг, а ихний, строго говоря, отец, только я лица его не вижу пока, оно от меня закрыто головкой младшенького моего. И тут я свободной рукой беру своего законного под локоть — ну, сон, я уже упоминала, какие могут быть подозрения? — и поворачиваюсь к нему с улыбкой, и он тоже ко мне оборачивается, и он — Гошка.
— Семен, — говорит он тихо и ласково, — Семен…
Тут сон мой как рукой сняло, а Гошка-то и на самом деле рядом вышагивает.
— Семен, а Семен… — говорит он мне негромко.
Но я вдруг вспоминаю, что он только что мне во сне являлся в образе моего якобы супруга, да еще, сверх всего, что его там, в директорском кабинете, за отца нашего Робика приняли, да так его неожиданно шугану:
— Чтоб ты мне больше не попадался! Чтоб не смел! У-у!.. Небоскреб американский!.. — и бегу от него, хотя в чем он передо мной, строго говоря, виноват?
А он рядом со мной молча идет, и мне опять его жалко стало, но я не поддаюсь своему чувству, напротив даже — еще больше на него, на Гошку, негодую.
А мы как раз уже у автобусной остановки находимся.
— Семен… — говорит он мягко, — ты что, из-за этой статьи? Мне девочки только что рассказали… Так я ведь по правде все корреспонденту рассказал… А если что не так…
И тут я опять про статью эту разнесчастную вспомнила и про то, что опровержение собиралась в редакцию давать.
— Подумаешь — статья! — отвечаю ему упрямо. — Тем более, я опровержение даю!..
— Какое опровержение? — не понимает он.
И тут, как на зло, к остановке подкатывает автобус, «двойка», и прямо передо мной дверки открывает.
Я и вскочила внутрь. А чего мне в этой ситуации оставалось делать?
И автобус трогается.
— Семен!.. — кричит Гошка в испуге. — Семен, ты куда?
А я успела ему ответить в разбитое окошко в дверях:
— Где тебя не видали… Каланча пожарная!.. — и уехала вместе с автобусом в неизвестном направлении.
Еду, теперь уж от этого варианта никуда не денешься. Прошла вперед (билетов я, строго говоря, принципиально не покупаю, тем более на эти автоматы пятаков не напасешься), села справа по ходу автобуса, плюхнулась на сиденье, даже не поглядела, кто рядом, у окошка, только догадалась — мужчина, когда он мне в ухо спиртным каким-то запахом весело дохнул:
— Попутчики, значит, парень? Хо-ро-шо!..
Ну вот, и этот меня тоже за парня принял, ну и денек сегодня выдался, надо же! Все Алька, она придумала мне этот дурацкий стиль — гамен мальчиковый!..
Тут я покосилась на веселенького своего соседа, а он весь в покупках: в свертках, в коробках, в кулечках, — отоварился небось на всю получку.
— Новосел? — спрашиваю вежливо, но с сочувствием.
— Новосел?.. — удивился он. — Это почему же?
— Напокупали вон для дома, для семьи.
— Какой я новосел! — обиделся он. — Просто веселый я. Веселый я парень, верно? — И вдруг запел на весь автобус: — «Едем мы, друзья, в дальние края, станем новоселами и ты, и я…» — И опять с обидой: — Не новосел, новатор я, голова!..