Опровержение - [11]

— Не понимаю, — сказала Татьяна Алексеевна. — Зачем?

— А пусть других неправдоподобно хвалят, — гордо отрезала я, — лично я не нуждаюсь.

— Опровержение! — вдруг на весь свой кабинет, пропахший «Золотым руном», расхохотался Иван Макарович. — Опровержение! Ну, Антонина! Ну, Семен! Ну, и тип же ты! — И никак не может смех свой, совершенно неуместный, унять.

Ну, а за ним следом заулыбались и Татьяна Алексеевна с Неходькой.

Потом он вдруг умолк, сунул трубку обратно в рот и спросил опять директорским голосом:

— Давай покороче, Семенова, конкретнее. Что у тебя?

Я и ответила конкретно:

— Ребенок.

— Кто? — вскинул он на меня непонимающие глаза.

— Роберт, — отвечаю. — Робик. Мальчик, строго говоря, ребеночек.

— Где ребеночек?.. — не поняла Неходько.

— В общежитии, — отвечаю опять конкретно.

— Давно он?.. — неуверенно спросила совсем огорошенная Татьяна Алексеевна.

— С утра, — говорю. — Часов с десяти.

— Что с утра? — заволновалась Муза Андреевна.

— Появился, — говорю, — утром. Совершенно неожиданно.

— Неожиданно? — растерялся и Иван Макарович. — Что значит — неожиданно?

— Ну, никто, строго говоря, не ожидал, — говорю. — Как снег на голову. Никто даже не предполагал.

— Что значит — никто не предполагал?! — даже стукнул от возмущения искусственной своей рукой о стол Иван Макарович. — Дети так не рождаются, без предположения!

А Муза Андреевна просто в ужасных догадках, как в дремучем лесу, плутает:

— Как же так? Я же тебя чуть не каждый день видела, Семенова… Нет! Ничего не могу понять!..

— Он что же… ну, ребеночек… он что — утром родился? — осторожно спрашивает Татьяна Алексеевна.

— Что вы! — говорю я, удивляясь их совместной непонятливости. — Что вы! Он уже три годика как родился!

— Три года?! — совсем теряется Муза Андреевна. — Как же так — три года? Где же он был все это время?

— В деревне, — объясняю терпеливо. — У тетки в деревне. А теперь тетка заболела, в больницу положили. Теперь садик обязательно нужен (последнее я уже непосредственно Ивану Макаровичу адресую, директору). Одно спасение — садик.

— Слушай, Семенова! — строго говорит Иван Макарович. — Тебе сколько лет?

— Семнадцать, — говорю, — восемнадцатый. А при чем этот вариант — сколько мне лет? — спрашиваю.

А у Неходько уже брови на переносице сошлись от завкомовского гнева:

— Семенова! Утром статья с портретом во всю газету, а в обед… Хорошо-о!..

— При чем здесь статья? — теперь уже я теряюсь в догадках. — При чем статья — и Робик?

— А при том, что ты обманула общественность, обманула печать, обманула товарищей, нас обманула! — как с трибуны, рубанула она без права обжалования. — Всех обманула!

— Почему обманула? — растерялась я. — Это все Гошка, он один виноватый!

— Какой еще Гошка? — допытывается Иван Макарович.

— Да Латынин же, кто же еще!

— Латынин? — удивился директор. — Это что же — поммастера твой, что ли?

— Ты в своем уме! — всплеснула пухленькими ручками Муза Андреевна. — Он же секретарь цехового бюро!..

— Передовик, заочник, на доске Почета бессменно… — не может прийти в себя Татьяна Алексеевна. — И на тебе…

— При чем тут Гошка? — удивляюсь я.

— Как при чем? — недоумевает Татьяна Алексеевна. — Он же отец как-никак!..

— Чей отец? — даже испугалась я.

— Как чей? Ребеночка!

— Какого еще ребеночка?!

— Робика вашего!

— При чем тут Гошка? — повторяю я, уже ничего не соображая. — И при чем тут Робик?

— Хорошо, — берет себя в руки Иван Макарович. — Давай по порядку. Три года назад родился мальчик Роберт. Робик. Так?

— Так.

— Теперь он здесь, в общежитии, поскольку тетка в деревне заболела, так?

— Точно, — отвечаю я и начинаю понемногу успокаиваться.

— И его отец — Латынин, так? Поммастера из осново-вязального?

— Латынин? Да какой из Латынина отец! Смешно! — И сама даже внутренне рассмеялась, представив себе Гошку на месте Робикиного отца.

— Такой же, какая из тебя мать! — заорал на меня Иван Макарович. — Два сапога пара!

— А мы с ним не пара! — все еще ничего не понимаю я. — Это чистые сплетни, если вам кто-нибудь что-нибудь наговорил!..

— Хорошо!.. — уже в полном изнеможении говорит директор. — Вы не пара, Латынин — не отец, но хоть ты-то ему мать, Робику этому, непорочно зачатому?!

— Нет, — тут я даже растерялась до полной немоты, — какая я ему мать?

— Как то есть не мать?! — просто-таки обомлел Иван Макарович. — Кто же тогда — мать?

Тут я только и сообразила, что они подумали, и какой вариант подозревают, и какие выводы выводят. И с такой обидной злостью, что даже слов нет, а о слезах и речи быть не может, не надейтесь, бросаю им в лицо:

— Ха!.. Какая разница, кто мать? Какое имеет значение? Ну, случилось это, ну, родился Робик, ну, отец неизвестен, сбежал или еще чего… Какая разница?! Ведь он все равно родился уже, Робик, уже ничего не поделаешь, уже в общежитии он, и Таиска его выселяет, и одно спасение — садик!.. Какая разница, кто мать?

Тут Иван Макарович ко мне подходит и виноватым неожиданно и совсем не директорским голосом говорит и в глаза мне избегает смотреть:

— Ну, перепутали малость, Семенова, маху дали… никто не хотел тебя обидеть, наоборот даже…

— Материнство у нас охраняется законом, — без уверенности говорит, ни на кого не глядя, предзавкома. — Невзирая на личность отца…