Операция «Примула» - [174]

— Пить!

Мне тоже хотелось пить. За стакан воды я отдал бы что угодно. Рукавом плаща я осторожно провел по изуродованному лицу, чтобы хоть немного снять застывшую маску крови, которая все еще немного сочилась. Смотревший на меня глаз закрылся и открылся несколько раз в знак признательности.

— Меня зовут Марк Прадье, — прошептал я.

Так, плечом к плечу… но нет! Не хочу взывать к твоей жалости. Лучше подведу итоги. В пять часов за нами пришли и, не слишком церемонясь — одного волоком, другого пинками, — бросили в фургон. Вокруг все еще было темно… Остальное принадлежит Истории. О партизанском налете рассказывалось не раз. Партизаны перехватили фургон на развилке дорог. Я услыхал первые выстрелы. Помню, машину занесло и она врезалась в какую-то стену. Посыпались стекла, раздались крики, потом автоматная очередь: меня ранило в руку, задело грудь — это были мои последние воспоминания. В себя я пришел много времени спустя на ферме, где меня оперировал совсем юный, но весь заросший бородой мальчик, говоривший кому-то, кого я не видел:

— Рука пропала, но ведь учитель вполне может обходиться без левой руки.

Избавлю тебя от описания моих мытарств. После этой фермы была другая, потом третья. Переезжали мы ночью. Впоследствии я узнал, что нахожусь в районе Аржантона, где и оставался до полного выздоровления. Пуля, угодившая мне под мышку, задела ребро, но не причинила большого вреда. Зато на левой руке у меня не хватало трех пальцев. Долгое время я дрожал за судьбу мадам де Шатлю. Узнать что-нибудь было нелегко. Наконец мне сказали, что ей удалось вовремя бежать. Беднягу Жюльена вскоре после этого убили. А тот, кого полицаи называли «судьей», выжил. В действительности он был заместителем генерального прокурора в Риоме. Он стал моим другом. Рене Лонж. Ты наверняка слышал от меня это имя. Теперь он занимает важный пост в кассационном суде.

Итак, я считал себя спасенным. Но увы! Все еще только начиналось, ибо отныне я стал человеком, который убил предателя Плео. Легенда эта распространилась по всей округе Клермон-Феррана. За мою голову обещано было вознаграждение, так что я превратился в этакого новоявленного Робин Гуда. А проще говоря — меня разыскивали. Я и не подозревал, что мой арест и партизанский налет наделали столько шума. Рене Лонж, оказалось, был одним из руководителей движения Сопротивления в Оверни. Его-то и хотели освободить партизаны. Они удивились, обнаружив рядом с ним меня. Но пока меня выхаживали, переправляли из одного укрытия в другое, Лонж, придя в себя после перенесенных пыток, заговорил. Сам находясь чуть ли не при смерти, он тем не менее слышал, как меня допрашивали, слышал и телефонный разговор. Он был убежден, что я убил Плео. А спустя несколько недель в этом были убеждены все.

«И ты ничего не сказал? Не восстановил истину?»

Нет. Я ничего не сказал. Прежде всего, я не знал об этих разговорах. Я медленно возвращался к жизни. Учился пользоваться своей искалеченной рукой, на которой с тех пор всегда носил перчатку. Я мало с кем встречался. Не следует забывать, что страна была раздроблена на отдельные округа, которые почти ничего не знали друг о друге. Новости распространялись с трудом. О том, что я герой, мне стало известно много времени спустя, после высадки союзников. Плео исчез навсегда. Как же быть? Дать объявление в газеты? Или отыскивать людей и каждому по очереди втолковывать: «Я никого не убивал!» А может быть, написать Лонжу, чтобы все окончательно прояснить? Но в тот момент я не знал, где он находится. Не знал даже, чем ему обязан. Война покалечила меня, я постарел, устал. Словом, заплатил свое. Кому-то хотелось, чтобы я превратился в того, кем не был? Ладно. Какое это имеет значение! Чем скорее все забудется, тем лучше.

И я промолчал, Кристоф! Иногда меня о чем-то спрашивали. Некоторым хотелось знать, как я убил Плео, где спрятал его труп. Я уходил от ответов. Давал понять, что не хочу вспоминать об этом. Люди думали: «Он столько выстрадал! И вполне заслуживает, чтобы его оставили в покое!» Увы, молчание порой губит нас. Назад дороги нет. Ты обречен молчать снова и снова. Вначале — чтобы избежать скандала: чего-то ждешь, откладываешь на потом. А потом молчишь, опасаясь, что тебя будут презирать. Вот уже тринадцать лет я сам презираю себя.

Глава 7

Ложь посредством умолчания — я не знаю ничего более унизительного. Каждую минуту сознаешь, что предстаешь в ложном свете. Тащишь за собой уродливую тень. И в конце концов сам становишься чьей-то тенью. Я перестал быть самим собой с того момента, как вернулся в Клермон-Ферран, а это случилось, если память мне не изменяет, в августе 1944 года. Пять месяцев я провел в маки, где старался оказывать всевозможные услуги, которых можно было ожидать от молодого парня, сильно пострадавшего, но преисполненного благих намерений. В основном я занимался вопросами интендантской службы. Поэтому в Клермон-Ферран я привез военную форму, пистолет, полевой бинокль, брошенный немецким офицером, а главное, репутацию хорошего организатора. Несмотря на мою сдержанность, меня включили в городской Комитет освобождения. Я не принимал никакого участия в проходивших тогда судебных процессах по чистке, пытаясь по мере возможности держаться в стороне. Однако я не мог не участвовать в различных манифестациях, где меня нередко выталкивали в первые ряды, так как я покарал предателя и носил на собственном теле следы борьбы. Сегодня ты вряд ли можешь себе представить то кипение, то бурление, что охватило тогда всю страну. Это было чудесное начало всего. Каждый держал в руках новые карты и ждал возможности сорвать банк. Я, наверное, упустил бы свой шанс, если бы не вмешалась мадам де Шатлю.