, который тоже ненавидит нас, как все гои, да сотрется их имя, но Мумик никогда не отчаивался, у него воловье терпенье, и он знал, что все, что сегодня нам кажется таинственным, страшным и непонятным, может стать совсем ясным, потому что главное — логика, и все можно объяснить, так это в арифметике, да и во всем прочем, но пока правда откроется, нужно вести себя как обычно, будто ничего не случилось, нужно по утрам ходить в школу, высиживать там на всех уроках, и не обижаться на детей, которые говорят, что у него верблюжья походка, эдакие странные прыжки, что они понимают, и не страдать, когда они называют его Элен Келлер из-за его очков и проволоки на зубах, из-за которой он порой старается не разговаривать, и не слишком доверять им, когда они подлизываются, чтобы он сказал им, когда будет контрольная по арифметике, и нужно еще соблюдать договор с бандитом Лейзером, который вымогает у него каждое утро бутерброды, и каждый день успешно добираться из школы домой, и известно, что это можно сделать только при помощи арифметики, потому что семьсот семьдесят семь шагов точности, ни больше, ни меньше, от школьных ворот до лотерейной банки, а там сидят родители, прижатые друг к другу, и они весь день не говорят ни слова и замечают его в ту минуту, когда он появляется в конце улицы, издалека, у них на это чутье собачье, и когда он до них добирается, мать выходит ему навстречу и дает ключ от дома. Мама у него очень маленькая и толстая, и смахивает на килограммовый пакет муки, и она слюнявит пальцы, и причесывает волосы Мотла, сына кантора Песи
[90], чтоб не были такими растрепанными, и подчищает щеку и рукав, а Мумик-то уж знает, что нет там никакой грязи, но она любит прикасаться к нему, а он, сирота, стоит терпеливо, не двигаясь, под ее ногтями и пальцами, тревожно заглядывает в ее глаза, потому что если выяснится, что они больные, нам могут не дать сертификат для въезда в Америку, и мама, которая вовсе не знает, что сейчас она мама Мотла, говорит ему быстро и шепотом, что с его отцом не сладить, и невмоготу уже терпеть его
крехцы, словно он семидесятилетний старик, и она тут же оглядывается на отца, который не двигается и смотрит в пустоту, мол, он ни при чем, и она говорит Мумику, что он уже неделю не мылся, и из-за одного только запаха не приходят покупать билеты, уже два дня никто не заходил, кроме трех постоянных клиентов, и с какой стати Лотерейная компания оставит здесь эту банку, если нет покупателей, и откуда мы возьмем деньги на еду, я тебя спрашиваю, и то что она торчит с ним здесь весь день, как две сардины, это только потому, что в денежных делах на него нельзя положиться, с него ведь станется продавать лотерею в кредит, и чтобы с ним не случилось, не дай Бог сердечного приступа из-за всякого хулиганья, за что Бог меня так наказывает и не убивает меня сразу, вместо в рассрочку по частям, спрашивает она и замолкает. И лицо ее опускается совсем вяло, но когда она на мгновенье поднимает на него взгляд, и глаза у нее вдруг молодые и красивые, нет в них страха и нет злости ни на кого, наоборот, она словно делает Мумику
хендлех такие, чтобы он ей улыбнулся, чтобы был что-нибудь особенное для нее, свет вспыхивает в ее глазах, но это продолжается только полминуты, и она снова такая, какой была, и Мумик видит, как меняются ее глаза, и Мотл неслышно шепчет ей, голосом брата моего Элиягу, хватит мама, ну не приведи Бог плакать, господин доктор говорит, что нельзя утомлять глаза слезами, ради всех нас, мама, и Мумик клянется про себя, тьфу, иначе чтоб он помер в черной могиле Гитлера, что он достанет ей зеленый камень, который может лечить больные глаза, а может, еще и другую
холеру, и благодаря этим мыслям, которые Мумик глубоко обдумывает в тайне, он умудряется почти не слышать шпаны из десятого класса, тех, которые стоят на безопасном расстоянии от его толстого отца и кричат: «Лотерея вам сулит радости с три короба, лотерея превратит доходягу в борова», это у них такая дразнилка, но Мумик с мамой ничего не слышат, и Мумик видит, что и отец, этот могучий и грустный император, погружает глаза в свои ладони, нет, все трое совсем не слышат этой черни, потому что они привыкли только к словам своего тайного языка, идиша, а вскоре и красавица Мерилин Монро сможет беседовать с ними, потому что она вышла замуж за еврейского господина Миллера, и каждый день заучивает наизусть по три слова на идише, а всем остальным ни дна, ни покрышки, аминь, и мама продолжает прикасаться к Мумику то тут, то там, а он пока что про себя семь раз повторяет волшебное слово
хаймова, которое полагается говорить необрезанным в корчме, около границы, так написано в книге про мальчика Мотла, потому что когда
говорят имхаймова, они сразу же бросают все свои дела, и выполняют все приказания, особенно если просишь у них, чтобы они помогли тебе перейти американскую границу, не говоря уже о делах попроще, вроде того, чтобы разделаться со шпаной из седьмого класса, и только по доброте своей Мумик еще не напустил на них необрезанных.
«В холодильнике есть для вас куриная ножка, — говорит мама, — будь осторожен, не проглоти, Боже упаси, острой кости, и чтоб он тоже не проглотил, следи за этим». — «Хорошо». — «И осторожней с газом, Шлойме, сразу же погаси спичку, чтоб, Боже упаси, не было пожара». — «Ладно». — «А в конце проверь еще, закрыл ли ты регулятор газа, и кран сзади. Сзади это главное». — «Да». — «И не пей содовую из холодильника. Вчера я видела, что в бутылке недостает, небось, целого стакана. Ты пил, а теперь зима. И сразу, как войдешь, запри дверь на оба замка. И сверху, и снизу. Один раз — это без толку». — «Ладно». — «И присмотри за ним, чтоб он пошел спать сразу после еды. Чтоб не шатался под дождем. Нечего ему шляться на улице. И так все про нас говорят, что мы позволяем ему разгуливать по улице, как прощелыге». — «Хорошо». Она еще немного говорит сама с собой, проверяет эдак языком, не осталось ли у нее во рту еще какого-нибудь слова, ведь ясно, что если что-нибудь забыла, хоть полсловечка, все, что она сказала ему, будет впустую, и оба считают, что все в порядке, что она ничего не забыла, и благодаря этому с Мумиком ничего плохого, Боже упаси, не случится, и теперь мама может, наконец, закончить: «Никому не открывай. Мы не ждем никаких гостей. Мы с отцом вернемся, как всегда, в семь. Не беспокойся. Приготовь уроки. Не разжигай печку, даже если будет холодно. Можешь немного поиграть после уроков, но не балуйся и не читай слишком много, ты себе глаза портишь. И ни с кем не ссорься. Если тебя кто-нибудь побьет, сразу же иди сюда». Голос ее мало-помалу слабеет и отдаляется. «
