Опасный талант - [2]

С сонным выражением на холеном лице из кабинета вышел отец Грейс, его преподобие Эндрю Пенуорт. Он спросил:

— Ну что, ты едешь?

— Да, папа, — ответила Грейс подошедшему к окну отцу. — Мама напоминала мне о моих обязанностях.

— Ладно, ладно, — добродушно отозвался отец, подходя к дочери. — Не ворчи, она ведь желает тебе добра.

Поцеловав девушку в лоб, господин Пенуорт сказал:

— Ну, будь хорошей девочкой.

Тон его был самый обыкновенный, словно младшей дочери предстояло всего лишь подняться наверх, в спальню, а не проделать путешествие в сто миль. Теплая кашемировая мантилья, которую накинул ей на плечи отец, вдруг волшебным образом преобразила Грейс: тяжелая фиолетовая ткань очень выигрышно оттенила бледность ее лица, что заставило священника, уже привыкшего к незаметности младшей дочери, взглянуть на нее повнимательнее.

Нервно потрепав ее по руке, он сказал на прощание:

— Не забывай молиться, дочка.

— Конечно, папа, — ответила Грейс, затягивая под подбородком тесемки капота почти морским узлом.

— Не могу понять, дорогая, как это такие милые пальчики могут завязывать такие неэлегантные узлы, — заметил отец.

— И я тоже, Эндрю, — укоризненно вздохнув, согласилась с мужем Летиция. — Ты встречал когда-нибудь более несобранную девушку?

Перевязав два безобразных узла, торопливо завязанные Грейс в стремлении побыстрее выйти за порог отчего дома, Летиция, нахмурившись, добавила:

— Теперь вроде ничего. Но смотри, дочка, не задирай голову выше, чем положено.

Получив этот щелчок по самолюбию, Грейс немножко сникла, как и ее улыбка.

— Я постараюсь, мама.

Чтобы подбодрить дочь, священник нежно ущипнул ее за щечку:

— Если окажется, что эти лондонские болваны все же ни на что не годятся, мы ведь всегда ждем тебя обратно, — почти шепотом произнес он, когда его жена, шурша тоскливо-серыми юбками, вихрем понеслась к входной двери. — Я всегда был тебе благодарен за твое усердие в утешении прихожан. — Потом, словно передумав, он с твердостью добавил: — Но пусть будет не моя воля, но Господа нашего.

Прижавшись лицом к плечу отца, Грейс постояла так несколько мгновений, затем подняла на него свои влажные сияющие глаза. Когда она была маленькой, не было такой мысли, которой она не могла бы поделиться с отцом. И сейчас ей до ужаса хотелось, прежде чем она уедет, рассказать ему о своих надеждах и чаяниях. Но шесть лет назад, когда она вошла в жизнь местного общества, отец потребовал, чтобы всякие глупости, свойственные юности, она оставила. С тех пор он пребывал в уверенности, что упрямый идеализм дочери отправился вместе с ее детскими книжками на пыльный чердак.

Укол вины оттого, что она ослушалась родителя, заставил ее прижаться к нему, и она прошептала:

— Надеюсь, что ты сможешь мной гордиться.

Он погладил ее по плечу.

— Я и так горжусь тобой. И мать твоя ответит то же самое, если ты спросишь ее. Миссис Мэтьюс, видишь ли, выдала замуж всех своих дочерей, и одну из них — за баронета; а твоя мать терпеть не может, когда ее в чем-нибудь обходят.

Робко улыбнувшись, Грейс посмотрела на ласковое лицо отца. Но его карие глаза погрустнели, и он добавил:

— А потому все ее надежды на то, что ты выйдешь хотя бы за барона.

Понимая, насколько тщеславны подобные мечты, Грейс все же смогла улыбнуться. Ей всегда хотелось видеть в людях только хорошее, но она также обладала способностью за фасадом слов и поступков различать их истинные намерения. Она знала, что мать рассматривала ее будущий брак не с романтической, а с практической точки зрения, надеясь, что будущий благородный супруг Грейс освободит их от скудного существования, какое обеспечивал им их теперешний благодетель, господин Эдмунд Дэвис.

Господин Дэвис был бездетным вдовцом средних лет, удовольствовавшимся, по счастью, тем, что завещал свои богатства племяннику, вместо того, чтобы ставить Грейс в неловкое положение, предлагая ей руку и сердце. Но какое-то чувство долга к ее семье в нем все же теплилось. И после выслушивания бесчисленных жалоб Летиции о дороговизне билета на дилижанс и о всех тех опасностях, которые могут подстерегать юную леди, путешествующую в одиночку в общественном транспорте, он предложил свой экипаж, чтобы доставить младшую дочь священника в Лондон.

Когда ее мать уже открывала входную дверь, Грейс вдруг посетила мысль, что не так уж, видимо, велико бремя для родителей, отправляющих свою дочь в большой мир, если и другие несут его.

Одетый в темно-бордовую с золотым шитьем ливрею лакей, зайдя в дом, взвалил тяжеленный дорожный сундук Грейс себе на плечо и отнес его к такому же темно-бордовому экипажу. Грейс со складной дорожной сумкой в руке последовала по обсаженной цветами каменной дорожке вслед за родителями и поцеловала их на прощание.

Лакей помог девушке забраться в карету и, убрав лесенку, сам залез на козлы. Кучер гикнул, и четверка резвых лошадей, встрепенувшись, тронулась с места.

Опустив стекло, Грейс высунулась наружу, чтобы еще раз помахать на прощание родителям. Но те едва ли разделяли охватившее ее чувство возбуждения: слишком много раз они провожали ее в подобные путешествия, из которых она возвращалась ни с чем. Они не смотрели в ее сторону и шли по направлению к дому, словно подтверждая пословицу: «С глаз долой — из сердца вон».