Опасная работа - [44]
Вот каким образом все это началось. Одним дождливым днем в Эдинбурге, когда я был с головой погружен в подготовку к экзамену по медицине – очередному испытанию в ряду других, так омрачающих жизнь студента-медика, ко мне заглянул коллега-студент, едва мне знакомый, и ошарашил меня вопросом, моментально заставившим забыть об экзамене. «Хочешь через неделю отправиться в плаванье на китобойном судне? Ты будешь врачом на корабле, жалованье два фунта 10 шиллингов в месяц плюс три шиллинга с каждой тонны китового жира». «Почем ты знаешь, что меня возьмут?» – высказал я свое естественное сомнение. «Потому что меня туда взяли, а в последний момент выяснилось, что плыть я не могу, вот я и хочу найти себе замену».
«А снаряжение для Арктики?»
«Возьмешь мое».
За секунду все было решено и улажено, и за считанные минуты жизнь моя, совершенно изменив направление, потекла по новому руслу.
Уже через неделю с небольшим я был в Питерхеде и деловито, с помощью стюарда, укладывал скудные мои пожитки в рундук под моей койкой на славном судне «Надежда». Первое мое появление на корабле было ознаменовано нелепым инцидентом. В студенческие годы моим излюбленным развлечением стали занятия боксом, ибо я пришел к выводу, что никакой другой спорт так быстро не снимает усталость от напряженных занятий, помогая расслабиться, как это делает боксирование. Поэтому среди моих вещей находились две пары боксерских перчаток, потертых и выцветших. Оказалось, что и стюард не чужд бокса, поэтому, когда я распаковал свои вещи, он, по собственной инициативе вдруг нацепив перчатки, недолго думая, предложил мне сразиться. Не знаю, жив ли еще Джек Лэм, но если жив, то он наверняка это помнит. Мысленно я вижу его перед собой – голубоглазого, светлобородого, невысокого, но широкоплечего, чуть кривоногого и очень мускулистого парня. Наш поединок был неравным, так как руки у меня были длиннее, стюард же был не очень искушен в спарринге, при этом не сомневаюсь, что в уличных драках он был противником весьма серьезным. Я держал его на расстоянии, отбивая каждую его атаку, но он все не унимался, и мне пришлось в конце концов довольно жестко послать его в нокаут. Часом позже, сидя за книгой в кают-компании, я нечаянно подслушал разговор в смежной с этим помещением каюте помощников: «Ей-богу, Колин, врача-то мы какого отхватили – экстра-класс! До синяков меня отколошматил!» Это явилось первым (и последним) признанием моих профессиональных способностей.
Он был хорошим парнем, этот стюард, и когда теперь я возвращаюсь мыслями к плаванью, в течение которого мы семь месяцев не ступали на сушу, его лицо я вспоминаю как одно из самых мне симпатичных. Он обладал хорошим голосом, очень приятным тенором, и сколько часов провел я, слушая, как распевает он под звяканье тарелок и ножей, моя посуду в камбузе. Он знал множество чувствительных песен, а только не видя женского лица по полгода, можно понять, что такое чувства. Когда Джек затягивал «Морские волны светят мне улыбкою твоею» или «Мы встретимся у райских врат с тобой, моя красотка», сердца наши наполнялись смутной и сладкой истомой, которая охватывает меня и теперь всякий раз, когда я это вспоминаю. Что же касается бокса, то он упражнялся в нем со мной каждый день и превратился в грозного противника, в особенности когда по морю ходили волны, а он, будучи к ним более привычен и твердо держась на ногах, бросался атаковать меня в момент жестокой качки. По специальности он был пекарем, и, думаю, сейчас Гренландия ему, как и мне, видится сном.
В распределении должностных обязанностей на «Надежде» существовала одна особенность: человек, взятый на борт в качестве первого помощника капитана, был хилым инвалидом, совершенно не способным выполнять эту функцию. Помощником кока же, напротив, был рыжебородый гигант, загорелый и мощный, с зычным громовым голосом. Едва корабль покинул гавань, маленький увечный помощник капитана занял место в кухонном отсеке, где чистил кастрюли и мыл тарелки на протяжении всего плаванья, а могучий подручный кока перебрался в высший командный состав и стал именоваться первым помощником. Дело заключалось в том, что у одного из них было квалификационное удостоверение, но возможности продолжать морскую службу уже не было, другой же не умел ни читать, ни писать, но был отличным моряком и, с всеобщего согласия, они поменялись ролями.
Первый помощник Колин Маклин, самый свирепый человек на судне.
Колин Маклин, рослый, прямой и статный, с буйной бородой, упрямо лезшей из-под матросского бушлата, был единогласно и совершенно естественно признан командиром, а такое признание стоит любого официального удостоверения и ценится куда выше. Единствен ным его [Колина] недостатком была вспыльчивость: любой пустяк мог вывести его из себя. Мне живо помнится вечер, когда я буквально из кожи вон лез, пытаясь оттащить его от стюарда, на которого он бросался с кулаками за то, что тот позволил себе покритиковать его стратегию атаки на кита, окончившейся неудачей. Оба парня были на взводе от выпитого рома, и в тесноте крохотного, семь на четыре, кубрика, где мы вечером сидели, мне стоило немалых усилий предотвратить кровопролитие. Всякий раз, когда я считал, что опасность миновала, стюард вновь начинал тянуть свое: «Нет, Колин, ты, конечно, не обижайся, но я только сказать хочу, что будь ты попроворнее…» Фразу эту он никак не мог докончить, потому что на слове «попроворнее» Колин моментально хватал его за горло, я же обхватывал талию Колина, и драка продолжалась до полного нашего изнеможения. Когда же, пыхтя и задыхаясь, мы отступали друг от друга, стюард немного очухивался, после чего силился продолжить начатое – роковую свою сентенцию, где слово «попроворнее» служило сигналом к возобновлению драки. И так вновь и вновь. Я более чем уверен, что не будь меня, помощник бы изувечил стюарда, ибо человека страшнее Маклина в гневе я не встречал.
