Она пела королю Египта - [3]

Земля была влажной, и певица, как только спела, обратно на мраморный порог ушла. Там и Хлопчик стоял с гитарой. На балалаечке ему и не надо было здесь играть. «Слава богу», — певица подумала. Не потому, что балалаечку не любила, а из-за сочувствия: ну что бы он тут на балалаечке заиграл? И не услышал бы никто, и он бы на стул должен был сесть и с ним бы в землю оседать. А шеф оркестра хотел тем временем по привычке к другому столу склониться, но невозможно было между спинками стульев пройти, чтобы гостей не потревожить. Он тогда только голову повернул к другому столу и смычком на него указал. Но музыканты, выдрессированные, стали по команде пробираться к столу. К нему вели карликовые розы, и через них надо было перешагивать, стараясь не наступить, разумеется. И они все по очереди стали совершать такой шаг, будто в замедленном действии: занесут ногу над кустом и ищут носком лакового ботинка, куда поставить. Но долго на одной ноге никто простоять не мог: старенькие все. И тогда скорее, скорее куда-нибудь уткнуть носок! Ну и в розу многие тыкали. А виолончелист остался на мраморе, не шёл в траву. Он мешал, потому что югославы в белых перчаточках набежали. Наберут на руки тарелок и торопятся нести, пока не остыло. И многие из них тоже должны были розы перешагивать, совершая балетное па с тарелками в руках. Но получилось не по-балетному, а козлино, отбрыкиваясь будто: это розы штанины югославов цепляли. Шеф оркестра плюнул на то, что он шеф и тоже по-козлиному перешёл розы, оказавшись у нужного ему стола. Там где-то и сидел хозяин. «Какой бардак!» — сказала певица Хлопчику, не спуская глаз с шефа. А он возьми и позови её. Она стала собирать подол юбки и тоже ногу над розами заносить. И перепрыгивать. Но подол, конечно, рассыпался и за шипы зацепился. А тут уже вступление песни на исходе. И певица, как учили на классах вокала, должна вздох сделать и рот приоткрыть. А она с кустом борется. Она уже петь-кричать должна, а шипы впились в подол. Она тогда рванула подол и с ним все кустики и как запела… Лепестки все осыпались, но певица уже «Очи чёрные» пела.

Здесь сидела дочь хозяина, не похожая на египтянку, потому что крашеная в блондинку. «Красивая», — подумала певица. И Хлопчик тоже так подумал. Он уже пришёл и шуточки сальные за спиной певицы отпускал в адрес дочери. По-русски, конечно. А певица пела и обращалась будто бы только к одному из сидящих за столом — ну, это так, для игры. И всем очень нравилось, потому что она, вроде, его соблазняла. Во всяком случае, непонятно на каком языке пела, а тут сидит его жена — ха-ха-ха! — а певица низко поёт и плечом поводит. Ну, а потом, как всегда, началась быстрая часть, и певица перестала соблазнять, а стала прихлопывать, хотя плечами так поводила. И все тоже стали хлопать, а женщины, как заразившись, плечами поводить (хорошо, что не все старые), и вдруг певица услышала очень высокий голос, но мужской. Это оказался певец польского происхождения, тоже с оркестром. Только до этого молчавший, чью-то скрипочку (или чехол от неё) державший. Поэтому певица и не заметила его. Она ему одобрительно: «Давай, давай!» И тот ещё громче, одобренный, запел. «Лайлалалалай!» И певица стала петь легче, хотя и получалась песня хуже. Югославы тем временем закончили прыгать через кусты. Разнесли всем тарелки. Но теперь оркестр стал заново перепрыгивать, а некоторые — даже шагать просто в кусты. Потому что всё равно уже кругом лепестки были. Или розы оторванные валялись. Все музыканты пошли через салон-столовую. И кто-то землю принёс на подошве. А другой её сразу размазал. И получилась жирная полоса на бежевом ковре. Но музыкантам наплевать — они работать пришли. То есть, деньги зарабатывать. Они уже в холле были, где поднос поставили с напитками для них. Хлопчик сразу стал протягивать певице стакан с апельсиновым соком (она спиртное не пила больше, напилась уже в своей жизни), а себе и другим музыкантам стал разливать в узкие бокалы шампанское. Его в ведёрке принёс главный. Певица сначала подумала, что он тоже югослав, но шеф оркестра, ходящий взад-вперёд по коридору, головой покачивающий (мол, да, вот и работёнка, шик-блеск, позорище! но чёрт с ним, деньги уже в кармане, считай), он как раз к нему по-итальянски обратился. Он оказался итальянцем — и не просто, а миланцем, что очень важно до сих пор. Как в живописи — флорентийская школа или венецианская школа… А итальянец был миланской школы. С очень крепким торсом. Он был секретарём и телохранителем египтянина. Ещё он деньги за всё выдавал. Но он был слабее Хлопчика, который всегда предлагал певице пощупать его мускулы. И она постукивала по его каменным мускулам и думала, что, может, он и не врёт, что его посылает Матра помогать всяким малоразвитым странам, которым она оружие продаёт, — чинить его, если испортится, ну и заодно население утихомиривать — как в Габоне, куда Хлопчик собирался. Ещё он предлагал певице поехать куда-нибудь на уик-энд — то есть, не куда-нибудь, а в Девилль, к океану. Он всегда предлагал. Они бы там ели морскую пищу, пили бы шампанское и лежали бы в номерах. То есть, это певица бы лежала, а Хлопчик бы смотрел и целовал её. Но они не ехали. И никогда уже не поедут. Потому что раз это не осуществилось после первого предложения, то считай, что поезд уже уехал — ту-ту! Они уже очень хорошо друг друга знали, и это было просто игрой, за которую муж певицы, конечно, дал бы в морду. Не Хлопчику, а певице — она послабее. И не сегодняшний муж, а первый. Он был такой баран, не тонкий, не понимающий артистических игр, потому что все музыканты что-то предлагали певицам. Сальные такие предложения делали. Это было обязательным. Или они, уже не стесняясь, рассказывали, как поехали-таки с кем-то в Девилль… И прям все подробности, и как она сосала, ой, ха-ха-ха-ха-ха!