Он ведёт меня - [55]

Похороны проходят без помпы. За медленно передвигающимся грузовиком в молчании и глубоком горе идет небольшая кучка ближайших родственников и несколько друзей. Погребальная процессия должна следовать небольшими боковыми улицами, огибая оживленные перекрестки и главные артерии города, чтобы вид похоронного шествия не отвлекал и не огорчал понапрасну других горожан. Чем меньше людей наблюдает такие сцены, говорят власти, тем лучше. Ибо коммунизм делает упор на радостях жизни, на прогрессе человечества, а не на горе и отчаянии. И все же вид похоронной процессии трогает прохожих. Многие останавливаются и снимают шапку в знак сочувствия покойному и его семье. Другие даже преклоняют на тротуаре колена и осеняют себя крестным знамением, оставаясь в такой позе, пока процессия не минует, ибо мысль о смерти слишком сильно задевает человеческую натуру.

Эта тема всегда была отмечена в России оттенком мистицизма, как видно из сочинений Достоевского, Толстого и других великих русских писателей. Даже неверующие до сих пор зачастую относятся к смерти с налетом мистицизма. Это довольно распространенное явление, особенно в небольших городах и селах, ибо годовщина смерти близкого человека здесь строго соблюдается. В день годовщины друзья и родные идут на кладбище и вновь украшают могилу покойного цветами. Христиане также кладут на могилу освященные иконки и медальоны и, когда возможно, просят священника заново благословить могилу в день годовщины. Однако советский закон теперь запрещает священникам благословлять могилы на кладбище, поэтому люди просят спеть в церкви заупокойную службу об усопшем, чью годовщину смерти они отмечают.

Родных и друзей приглашают домой на трапезу, специально приготовленную по такому случаю. Пекут всевозможные пирожки: с мясом, рыбой, сыром или овощами, такими, как капуста, морковь и лук. Подаются большие блины со сметаной, маслом или каким-нибудь вареньем, если удается его достать. Затем, в конце трапезы, в середину стола ставится большое блюдо вареного риса с медом и изюмом. Каждый гость съедает ложку кутьи, поминая имя покойного, а заодно выражая свое сочувствие семье и вспоминая добрые дела, совершенные усопшим. Это своего рода религиозный обряд, оставляющий ощущение присутствия ушедшего среди родных и друзей. Люди плачут, вновь переживая на словах и в воспоминаниях день похорон; так они поддерживают связь между живыми и мертвыми, насколько возможно, отдавая дань уважения покойным.

Вторник после первого воскресенья после Пасхи («Простого воскресенья») – особый день поминовения усопших. Толпы людей стекаются на кладбища, неся пищу и цветы, почти как на пикник. Могилы приводятся в порядок и украшаются; затем семья приступает к трапезе на могиле. Прохожих приглашают присоединиться к ним или поднять тост. В этот же день христиане раньше просили священника спеть на могиле особую заупокойную службу, называемую панихидой. В мои последние годы в Норильске случались дни, когда с раннего утра до позднего вечера я ходил от могилы к могиле и пел эти службы для родственников усопших. Сейчас это также запрещено, а Комсомол и Союз воинствующих безбожников постоянно выступают в прессе за запрет этих ежегодных ритуалов на том основании, что они ведут к общественным беспорядкам и пьянству. Тем не менее обычай живёт, и в этот день можно наблюдать редкостное зрелище, когда все люди приходят на кладбище, чтобы почтить память покойных. Как беспартийные, так и коммунисты приходят отдать дань уважения не только своим собственным ушедшим родственникам, но и близким своих друзей и соседей, деля с ними воспоминания и горе утраты, находя в этом некоторое утешение, а в этих проявлениях нежной и трогательной любви – некие узы, связывающие их с покойными.

Во всем этом, в этих простых, обыкновенных людях, коммунистах и беспартийных, чувствовалось желание сохранить хоть какую-то связь с умершими, слабую надежду на то, что смерть – еще не конец человеческого существования. То был инстинкт, глубоко укорененный в русском национальном характере и традициях, который не могли поколебать никакие утверждения ученых «экспертов» по вопросам смерти в прессе, на радио и телевидении. Люди глубоко ощущали, что значит для них жизнь, и не могли заставить себя поверить в то, что смерть – конец всему. Родные должны хотя бы помнить.

Я думаю, например, о милой старой бабушке в той семье, в которой я прожил шесть лет в Абакане, прежде чем вернулся наконец в Штаты. Она любила говорить со мной, потому что я ее слушал. Несколько забывчивая, она вновь и вновь каждый день пересказывала мне всю свою семидесятишестилетнюю жизнь. Она часто говорила о своем покойном муже: как она навещала его в тюрьме, как он страдал от болезни, как она делала для него все возможное до самого последнего дня. Больше всего она горевала о том, что муж ее умер в тюрьме, вдали от дома и от семьи. Она считала это величайшей трагедией не только для него, но и для родных. Она часто говорила мне о том, как ей жаль меня, потому что я в Советском Союзе один, без семьи, и рассказывала мне, как она молится о том, чтобы однажды я смог вернуться в Соединенные Штаты и умереть в своей стране, рядом с родными и близкими. Она считала, что умереть на чужбине ужасно, а умереть без любимого человека возле твоей постели – великое несчастье.