Он ведёт меня - [50]

Еще хуже были те сомнения, которые одолевали их в минуту усталости и уныния. Что может сделать горстка священников в этих лагерях, говорили они, и как могут отдельные священники, рассеянные по всему Советскому Союзу, бороться с атеизмом и пропагандой, направленной против Церкви и религии? Какова подлинная вероятность того, что Церковь выживет под гнетом этой системы, где людей без конца осаждают пропагандой, выставляющей религию как предрассудок, где исповедание веры активно не поощряется и всячески затрудняется посредством подспудного давления, где человек может потерять работу или возможность дать детям образование только потому, что известно, что он верующий, где детей высмеивают в школе, потому что их родители верят в Бога, или учат презирать религиозные обряды, которыми все еще дорожит старшее поколение и о которых говорят дома? Как может горстка священников – которых становится все меньше, потому что закрылись семинарии – надеяться добиться чего-то на фоне того могущества, каким обладает правительство и его пропаганда? Как они могут принести хоть какую-то пользу, когда даже те, кто все еще верит или хочет верить в Бога, боятся к ним приходить, боятся быть застигнутыми в их обществе, опасаясь проблем на работе, осуждения и враждебности со стороны друзей и соседей или давления, которое множеством разных способов будут исподволь оказывать на них и на их семьи? С чисто человеческой точки зрения, их задача казалась невыполнимой, а будущее в лучшем случае неопределенным. Всего этого было более, чем достаточно, чтобы повергнуть в уныние, поэтому они радовались утешению общения с другим священником и с воодушевлением откликались на мысль о духовных упражнениях или однодневных реколлекциях.

Многие наши священники были людьми пожилыми и быстро утомлялись. Не привыкшие к тяжелой физической работе и непрестанно страдающие от нападок тюремных властей, они часто болели и нуждались в медицинской помощи. Но власти часто отказывали им даже в той ограниченной медицинской помощи, которую мог предоставить лагерь, потому что они были священниками. Их физическая слабость и болезни лишь усугубляли их чувство уныния и отчаяния, их страх за будущее Церкви и за самих себя. Жизнь в лагере лишила их всех внешних проявлений вероисповедания, которые были знакомы им на протяжении всей их долгой священнической жизни. Даже на Мессе от многих внешних действий, предписываемых Церковью, приходилось отказываться. Мессу служили сидя, иногда на ходу, иногда полулежа, потому что положенные внешние обрядовые действия только привлекли бы к нам внимание, и надзиратели мгновенно оказались бы тут как тут. Многим пожилым священникам, как бы они ни старались, было очень трудно жить в молитве и сохранять преданность вере без поддержки внешних форм религиозности, к которым они издавна привыкли.

Проводя духовные упражнения со священниками в лагерях, я мог руководить ими только по одному. Я следовал методам св. Игнатия, поскольку был знаком с ними лучше всего, вызывая в памяти медитации и приспосабливая их к ситуации и обстоятельствам лагерей. Темы для размышлений давались утром, в шесть часов, перед уходом заключенных на работу. Чтобы представить эти темы должным образом, требовалось как минимум полчаса, но это было трудно, потому что в этот утренний час в лагере царит суматоха. Потоки заключенных устремляются из бараков во всех направлениях: в кухню, на склад, в сапожную мастерскую, в пекарню, в санчасть. Каждый озабочен чем-то важным, спешит отпроситься с работы у врача, добыть где-то лишний кусок хлеба, высмотреть какую-нибудь одежду, которую можно украсть, чтобы защититься от арктического холода, или проследить, чтобы у него самого чего-нибудь не украли. Лагерные надзиратели тоже носились как сумасшедшие из барака в барак, наблюдая за заключенными и крича на отбившихся, чтобы они немедленно вернулись в свой барак и приготовились к работе. Среди всего этого оживления мне необходимо было найти где-то спокойное место, чтобы остаться наедине со своим упражняющимся. Вечером после работы было уже гораздо проще встретиться и провести часок или больше с тем священником, с которым я в тот момент проводил упражнения.

В этих обстоятельствах духовные упражнения для священников, как правило, длились три дня, иногда пять, но никогда не продолжались намного дольше недели. Когда было возможно, я старался прибегать к помощи других священников. Иногда мы проводили индивидуальные духовные упражнения втроем, и упражняющиеся могли выбрать себе духовного руководителя. Что касается меня, то я концентрировался на основных размышлениях «Упражнений» св. Игнатия: «Начале и основании», «Размышлении о Царе Небесном», «Двух знаменах» и размышлениях о Страстях Христовых. Я чувствовал, что в этих обстоятельствах крайне важно постараться помочь им вновь осознать Божественный замысел спасения, вновь укрепить их доверие к Богу, утвердить их в решимости видеть Его волю в событиях каждого дня – даже тех дней, которые в то время переживали мы – и делать все возможное, чтобы исполнять эту волю с полным упованием на Его Промысел и могущество.