Он ведёт меня - [48]

Служить Мессу в лагерных бараках было трудно и опасно, и мы шли на это лишь в редких случаях или в ситуациях крайней необходимости. Нам приходилось толпиться в каком-нибудь темном углу, в то время как наши друзья-заключенные караулили в коридоре, чтобы в случае чего предупредить о приближении надзирателей. По их сигналу мы торопливо съедали освященный хлеб, выпивали вино и быстро расходились. Лишь однажды меня все-таки поймали. Трое надзирателей, несомненно, по наводке стукачей, неожиданно объявились в том углу барака, где я и несколько моих товарищей служили Мессу, и направились прямиком к нам. Они заставили нас встать, отойти и стоять в стороне, пока они производили обыск. Они кидали частицы освященного хлеба на пол и под лежаки, где было полно всякого мусора. Освященное вино осталось, однако, нетронутым, потому что помимо жестянки, служившей нам потиром, на табуретке, которую мы использовали как алтарь, стояло еще несколько жестянок. В лагерях каждый священник рано или поздно попадал в подобную ситуацию. Это было, мягко говоря, неприятно, и страх разоблачения и святотатства вызывал у нас тревогу во время каждой Мессы.

Поэтому в основном мы предпочитали служить Мессу где-то на рабочей площадке, хотя это и означало, что мы должны все утро поститься и потом жертвовать теми немногими минутами отдыха, которые выделялись заключенным, чтобы они могли перекусить. Но даже в таких случаях мы не могли приглашать на Мессу много народу, чтобы ежедневные скопления людей в одном и том же месте не привлекли внимания к нашим мероприятиям. Обычно мы избирали склад или угол подвала строящегося здания подальше от того места, где мы в тот момент работали – иногда дорога до склада или здания, где проводилась Месса, занимала пятнадцать минут или больше, – и нужно было начинать вовремя, чтобы потом не опоздать на работу. Все это не позволяло присутствовать на Мессе большому количеству людей, и мы освящали побольше хлеба, чтобы потом, когда будет возможно, раздать причастие другим заключенным. Иногда мы видели этих заключенных только вечером, перед ужином, когда возвращались в бараки. И все же эти люди постились весь день и занимались тяжелым, изнурительным трудом без единой крохи во рту с предыдущего вечера, только для того, чтобы принять Евхаристию: так много значило для них это таинство в этом во всех других отношениях забытом Богом месте.

В наши редкие выходные, когда всем заключенным разрешалось отдыхать в лагере, служить Мессу было труднее всего. Однако в такие дни было проще всего совершать Мессу сразу для большого количества людей, если нам удавалось под тем или иным предлогом собраться в лагерном дворе, и иногда мы шли на подобный риск, в особенности, если выходной совпадал с каким-нибудь важным религиозным праздником. Но обычно в такие дни я служил Мессу рано утром, полулежа на лежаке, пока большинство заключенных все еще спали. Вино я доставал с вечера в лагерной санчасти или в бане, где мои друзья, работавшие там, прятали вино для священников. Я держал хлеб в руках, завернутый в кусочек белой ткани, лежа на лежаке, и читал молитвы Мессы по памяти. Ко времени подъема я заканчивал богослужение и мог раздать причастие другим, что было незаметно в общей сутолоке и беспорядочном движении, которое всегда царило здесь после сигнала к подъему. Снова и снова меня поражала набожность этих людей. Большинство из них не имело почти никакой религиозной подготовки; в основном они мало что знали о религии, кроме молитв и верований, которым научили их благочестивые родители или бабушки с дедушками. И все же они верили и были готовы на неслыханные жертвы ради утешения Мессы и Евхаристии.

Заключенные-христиане в основном с большим уважением относились к находящимся в лагере священникам. Большую часть своего свободного времени они стремились проводить в их обществе. Даже те, кто не очень активно практиковал свою религию, часто предпочитали проводить время среди людей, собиравшихся вокруг священника. Они защищали, поддерживали и ободряли священника, как могли. В некотором смысле они считали это своей обязанностью. Время от времени они даже делились с ним своим и без того скудным хлебным пайком, чтобы ему досталось побольше. Они говорили, что хотят принести подобную жертву в его пользу, чтобы выразить свою веру в Бога и свою благодарность Ему за то, что Он послал им священника. Несомненно, это и было стократное воздаяние, которое Христос некогда обещал тем, кто ради Него оставит отца и мать, семью и землю. И в воздаянии этом не было ничего величественного. Поступки этих щедрых верующих были самыми обыкновенными; они просто постоянно помогали нам, чем могли. Но их жертвы, какими бы малыми они ни казались, были, в сущности, отказом от доли того, что позволяло им выжить.

А в сибирских лагерях желание выжить занимало главное место в мыслях каждого. Пережить все это и в конце концов увидеть свободу было тайной надеждой, которую лелеял каждый. Инстинкт жизни, выживания, особенно для тех, у кого была семья или любимые, кому было куда возвращаться, был сильнейший движущей силой каждый день, каждый час. Как остро ощущали эти люди каждый прожитый ими день! Каждый такой день на один день сокращал их срок, но он же на один день сокращал их жизнь. Никто не желал даже своему злейшему врагу несчастья умереть в этих лагерях вдалеке от всего, что человеку дорого. И все же каждый день – они знали – был еще одним шагом на медленном, долгом пути к смерти.