Он ведёт меня - [46]

Опасность и трудность совершения Мессы стала для нас действительностью на лесозаготовках Урала. Тогда мы стали делать то, что, наверное, следовало делать и прежде: мы начали учиться служить Мессу по памяти. Мы боялись потерять свой набор для литургии, потир или миссал, но мы твердо решили, что, пока у нас есть хлеб и вино, мы будем стараться служить Мессу любым путём. Вновь и вновь по вечерам, пока другие болтали, читали или играли в карты, мы повторяли друг перед другом все молитвы Мессы, пока не выучили их наизусть. Как часто я благодарил Бога в последующие годы за эту интерлюдию на лесозаготовках Урала, и за эти тренировки, и за дарованную мне благодать приготовиться к предстоящим годам.

По прошествии нескольких месяцев, когда мы с отцом Виктором несколько привыкли к барачному образу жизни, мы стали находить все больше возможностей отправлять Мессу. Так, иногда мы вместе уходили в лес и служили Мессу на пне. Я невольно думал о том, как сильно лес порой напоминает собор: высокие ряды стройных деревьев, смыкающихся над головой, словно свод, величавая тишина, красота окружающей нас природы, тихая белизна снега. Казалось, само время замирало в недвижности, когда мы возносили вечную жертву креста, сопровождая ее множеством интенций, заполнявших наши мысли и сердца, не последней из которых была мысль о тысячах обделенных подпольной Церкви в этой некогда христианской стране, которой мы, тайные священники, пришли служить.

Бывало, мы с отцом Виктором служили Мессу сидя на кроватях друг напротив друга. Произнося молитвы Мессы, мы делали вид, что читаем или тихонько разговариваем. В бараке мы не могли пользоваться потиром, поэтому чашу нам заменял обычный стакан, а гостию – кусочек квасного хлеба. Если люди подходили поболтать с нами, мы старались прервать беседу как можно любезнее и быстрее, чтобы вновь сосредоточиться и продолжить свою тайную Евхаристию. Я работал на улице в лесозаготовительных бригадах, но отец Виктор работал бухгалтером в леспромхозовской конторе, поэтому он всегда хранил Святые Дары, завернутые в покровец для очищения потира, в бумажнике, в кармане своего пальто. Это позволяло нам, по меньшей мере, ежедневно принимать причастие, если Месса была невозможна. Позже, когда мы подружились с уборщицей, которая убирала в нашем бараке, мы иногда оставляли Святые Дары, надежно упрятанные в сверток одежды, в ее маленькой подсобке, служившей ей также жилой комнатой. Она была, как оказалось, католичка и во многом нас выручала. Хранить Святые Дары в своей комнате и знать, что Господь, которому она служит, обитает под ее кровом, было для нее величайшей радостью.

Я знаю, что всего этого не объяснить тем, кто не верит. Боюсь, что и для многих христиан понятие о Святых Дарах как о хлебе жизни в некотором смысле – только поэтическая или символическая фраза, которую Иисус произносит в Евангелии. И все же каким мощным источником поддержки они были для нас в то время! Как много значило для нас питать свой дух Телом и Кровью Христа в этом таинстве радости и любви! Переживание это было очень реальным; мы ощущали его воздействие на наш разум и сердце, на нашу повседневную жизнь. Нам это было так же необходимо для поддержания жизни души, как хлеб необходим для поддержания жизни тела. Здесь, на Урале, было так много изгнанников, которые были лишены этого и, казалось, были к этому безразличны. Я не сомневаюсь, что Бог по-своему заботился об этих духовно изголодавшихся людях, так же, как особым образом заботился о нас. Кто из нас уразумел в полной мере пути Господни? Но для нас этот хлеб жизни, эта Евхаристия, была подлинным источником общения с Ним и с теми, кому мы жаждали Его принести.

Пять долгих лет на Лубянке вернули меня к невозможности совершать Мессу, и теперь ситуация была еще более безжалостна, чем прежде. Я был лишен этой духовной пищи и подлинности этого общения. Я соединялся с Богом в молитве, часто, по много раз в день, общался с ним духовно, но в буквальном смысле жаждал вновь принять Его в Евхаристии. Каждый день я по памяти читал молитвы Мессы, и иногда, я думаю, эти молитвы только усиливали чувство тоски по Евхаристии. В те дни, исполненные страданий и напряжения, тьмы и унижения, я знал, как отчаянно нуждаюсь в том источнике силы, каким мог бы стать для меня хлеб жизни, – и был лишен его. Я молился Богу, я говорил с Ним, просил у Него помощи и силы, знал, что Он со мной. Все это у меня было, и все же я не мог держать Его в руках, не мог пережить в таинстве Его присутствие. И эта разница была для меня очень ощутима. Это был голод души, который я переживал так же реально, как и телесный голод, который непрестанно испытывал все эти годы. В последующие годы я часто задавался вопросом, смог ли бы я пасть так низко, подойти так близко к отчаянию, если бы этот хлеб жизни был мне так или иначе доступен.

Когда я попал в сибирские лагеря, то, к моей великой радости, оказалось, что я снова могу ежедневно служить Мессу. В любом лагере как священники, так и заключенные ни перед чем не останавливались, охотно шли на любой риск, лишь бы обрести утешение этого таинства. Для тех, кто не мог попасть на Мессу, мы ежедневно освящали гостии и заботились о том, чтобы причастие раздали всем желающим. Разумеется, в бараках служить Мессу было опаснее из-за невозможности уединения и присутствия осведомителей. Поэтому чаще всего мы совершали ежедневные богослужения где-нибудь на работе во время полуденного перерыва. Несмотря на дополнительные лишения, все соблюдали строгий пост перед Евхаристией с предыдущего вечера, отказываясь от завтрака и все утро работая на голодный желудок. И все же никто не жаловался. Заключенные небольшими группами приходили в назначенное место, и священник – в своей рабочей одежде, немытый, нечесанный, укутанный, чтобы было не так холодно, – совершал Мессу. Мы служили Мессу в продуваемых всеми ветрами складских помещениях или толпились в грязи и слякоти в углу подвала строящегося здания. Глубокая набожность священников и заключенных заменяла нам все: у нас не было ни алтарей, ни свечей, ни колоколов, ни цветов, ни музыки, ни белоснежного льна, ни витражей, ни даже тепла, которое может дать людям даже самая бедная приходская церковь. И все же в этих примитивных условиях Месса давала нам такую близость к Богу, что это едва ли можно себе представить. Осознание того, что происходит на доске, ящике или камне, которые мы использовали вместо алтаря, глубоко проникало в нашу душу. Отвлекавший нас страх разоблачения, сопровождавший каждую Мессу, ничуть не умалял того воздействия, которое крошечный кусочек хлеба и капля освященного вина оказывали на нашу душу.