Он ведёт меня - [37]

Другие заключенные, конечно, не замедлили поинтересоваться у меня, не сошел ли я с ума. Они были в состоянии понять человека, старающегося перевыполнить норму, если за это он получал больше пищи, но не человека, поступающего так из чувства гордости или стремления к достижениям. Мои ограниченные силы и выносливость после нескольких лет тюрьмы редко позволяли мне сделать больше, чем требовала моя дневная норма, тем более перевыполнить ее, поэтому они не могли понять, зачем я так напрягаюсь и каждый день работаю так хорошо, как только могу. Они спрашивали меня как это я могу потворствовать желаниям правительства, почему я всегда работаю в полную силу, вместо того чтобы саботировать работу, как я могу помогать строить новое общество для коммунистов, отвергающих Бога и презирающих все, за что стою я. Узники-христиане интересовались даже, не грех ли это – помогать – или, по крайней мере, делать вид, что помогаешь – коммунистам.

Я пытался объяснить, что моя гордость за свою работу – не та гордость, которую испытывают коммунисты, строя новое общество. Вся разница в мотивах. Как христианин, я могу разделять их желание построить более совершенный мир. Я могу так же усердно, как и они, трудиться ради всеобщего блага. Люди, которым мои труды принесут пользу, – такие же люди. Человеческие существа. Семьи, нуждающиеся в крове, чтобы защищаться от арктических ветров Норильска, или люди в других отдаленных районах, чья жизнь станет лучше благодаря природным ресурсам, которые я помогаю извлечь из-под мерзлой земли, или материалам, который однажды будут выпускать те фабрики, которые я помогаю строить. А потому, если на то пошло, мне есть чем оправдать свое участие в этой работе на благо всего человечества; в этом отношении она мало чем отличается от любой другой работы, которой когда-либо занимался кто-либо из людей. Но это не все. Мной руководило также осознание того, что работа как таковая – не проклятие, но участие в Божественном творении, искупительное и искупающее дело, благородное само по себе и достойное лучшего, что есть в человеке, – ибо оно достойно и самого Бога.

В осознании того, что, став человеком, Бог стал работником, сокрыта потрясающая истина. Он стал не царем, не предводителем, не воином, не государственным деятелем, не великим вождем народов, каким, в представлении многих, должен был стать Мессия. Евангелия показывают нам Христа – учителя, целителя, чудотворца, но эти деяния Его общественного служения вершились на протяжении всего каких-нибудь трех лет. Все остальные годы Своей земной жизни Бог был сельским плотником и сыном плотника. Скамьи, столы и кровати, стропила и плуги Он делал не при помощи чудес, но пилой и молотком, теслом и топором. Он трудился по много часов, помогая отцу, а позже поддерживал Свою вдовую Мать грубым трудом сельского ремесленника. Ничто из созданного Им, насколько известно, не вошло в моду, не стало коллекционной вещью. Двадцать лет, день за днем, неделю за неделей он работал в мастерской. Он делал ту же работу, какую каждому из нас приходится делать в жизни. В ней не было ничего увлекательного, зато было много будничного и, наверное, нудного. О работе, которую мы делаем или делали когда-либо, можно сказать мало такого, чего нельзя было бы сказать и о той работе, которую совершал сам Бог, когда был человеком.

И все же Он не почитал это унизительным, ниже Своего достоинства, недостойным человека. Напротив, можно сказать, что Он вернул человеческому труду его исконное достоинство, его важнейшую функцию участия в Божием деле Творения. Бог снова творил и созидал, а на седьмой день почивал. Но для нашего Господа это был не просто символический акт, как для политика, который подметает кусочек тротуара, чтобы открыть кампанию по уборке улиц, или переворачивает лопатой первый ком земли на торжестве по поводу начала строительства нового объекта. Двадцать лет Он трудился изо дня в день, чтобы подать нам пример, чтобы показать нам, что эти будничные дела не стоят ниже человеческого или даже Божественного достоинства, что простая работа по дому и скучный труд кормильца семьи не обязательно должны почитаться за зло, но могут быть благородными и искупительными делами, достойными самого Бога. Труд не может быть проклятием, если им занимался сам Бог; есть хлеб в поте лица своего – значит делать не больше и не меньше, чем делал сам Христос. И делал Он это не без причины. Он делал это много лет подряд, Он посвятил этому более трех четвертей Своей земной жизни, дабы убедить нас, что Бог не требует от нас чего-то более скучного, более утомительного, более будничного и прозаичного, менее увлекательного, нежели то, что делал Он сам. Он делал это, чтобы ясно показать нам, что даже самая простая и однообразная работа представляет собой – во всяком случае, может представлять собой, если взглянуть на нее подобающим образом, с точки зрения Бога и вечности, – участие в Божественном деле творения и искупления, каждодневную возможность содействовать Богу в главных делах Его завета спасения.

Для меня, как для священника, мысль о Христе-плотнике, Христе-работнике была вполне достаточным побуждением. Теперь, в лагерях, я вновь мог выполнять работу священника, но то была не единственная работа, ради которой Бог послал меня сюда. «Я дал вам пример, – сказал Он Своим ученикам во время Тайной Вечери, – чтобы и вы делали то же, что Я сделал вам». Мое дело, мое служение состояло не только в учительстве, целительстве и совершении таинств – подобно тому, как и Его жизнь на земле не ограничивалась тремя годами Его общественного служения. Я был приведен сюда, в лагеря принудительных работ, чтобы трудиться так, как трудился бы Он, если бы был здесь, чтобы подать свои трудом такой пример, какой подал бы Он на моем месте. Ибо в этом лагере для заключенных я был Христом. И часть моего учения должна была состоять в том, что моя работа – любая работа, всякая работа – ценна сама по себе. Она ценна постольку, поскольку она – часть Божественных искупительных дел. Она ценна сама по себе и ценна для других.