Он ведёт меня - [32]

Сыны века сего были целиком преданы выживанию любыми возможными средствами. Мне тоже нужно было быть преданным, но моя преданность должна была иметь еще одно измерение. Я не должен был стараться избегать тяжелых испытаний или стремиться смягчить их последствия. Я должен был видеть в них волю Божию и через них прийти к своему спасению. Иначе я буду поступать скорее как сыны века сего, чем как сыны света. Я буду действовать не как верующий, но как фаталист. Я проживу вереницу мгновений, цепь дней, но ничего не сделаю ни с ними, ни с собой. А потому я заново решился принимать всякий день и всякую минуту, помня, что они исходят от Бога, и вновь возносить их Богу, вкладывая в это все свои силы. Я не буду просто пассивно выживать подобно сынам века сего, но с Божией помощью и при поддержке Божией благодати буду деятельно участвовать в Его деле – и выживу. Я никогда не сомневался в этом, потому что не боялся не выжить. Смерть будет просто призывом возвратиться к Богу, которому я служил каждый день своей жизни. Моя жизнь состояла в том, чтобы творить волю Божию – говоря словами молитвы, которой научил нас Спаситель – «и на земле, как на небе». Воля Божия и определит, как долго мне еще оставаться на этой земле.

Погрузившись в подобные мысли и молитвы, я вновь обрел покой. Это вновь был тот покой, который дается человеку решением полностью препоручить себя воле Божией. Но на этот раз я находился не в тиши одиночной камеры на Лубянке; я сидел в углу грубого, тряского, пошлого вагон-зака. Мое положение не улучшилось, но ко мне вернулась готовность принимать волю Божию. А с ней пришли покой и новая уверенность – не уверенность в моей собственной способности выжить, но полное доверие к Богу и уверенность в Его способности поддержать меня и дать мне всю ту силу, в которой я нуждался, чтобы встретиться со всем, что Он мне ниспошлет. Разве мог я желать большего покоя и уверенности? Я даже с нетерпением ждал теперь того времени, когда вновь буду трудиться в Его винограднике.

Глава девятая Плоть

«Дух бодр, плоть же немощна». Как часто за долгие годы своей жизни в лагерях принудительных работ вспоминал я этот библейский стих, иногда с легкой иронией, но чаще всего в муках пронзительной телесной боли или в отчаянии полного изнеможения. И как часто за все эти годы я думал о том, как много значит для человека его плоть, как важно ее благополучие для его благополучия, какую заметную роль в любом роде человеческой деятельности играет этот прах, в который Бог вдохнул дыхание жизни. «Человек – существо, состоящее из тела и души». Мы повторяем эту истину с того дня, когда впервые открываем катехизис. Но пока тело не подводит нас, не причиняет нам боли, не заставляет нас обращать на себя внимание каким-нибудь легким приступом боли или же полным изнеможением, мы склонны принимать этот первый и драгоценнейший дар Бога человеку как должное или придавать ему мало значения.

Мой второй день в исправительно-трудовых лагерях был одним из таких дней. Первый день был довольно тяжел. Меня распределили грузить уголь в трюм корабля лопатой. Темп работы был бешеным. Все долгие зимние месяцы, пока вода в реке была замерзшей, уголь хранился на берегах Енисея в заполярном порту Дудинка. В то относительно короткое время года, когда лед сходил и река была судоходной, весь уголь нужно было погрузить на корабли и вывезти. А потому в долгие дни арктического лета заключенные дудинских лагерей работали не зная отдыха от двенадцати до пятнадцати часов в сутки. Эта работа была и сама по себе тяжела, но кроме того, уже более пяти лет я не выполнял вообще никакой работы. Тем не менее меня отвели в трюм корабля, дали лопату и приказали распределять уголь, поступающий вниз по ленте конвейера, так, чтобы он лежал ровно.

Я работал, пока не начал валиться с ног (что по причине моего состояния произошло довольно быстро), а затем вынужден был продолжать работать из страха за свою жизнь. Остановить ленту конвейера было невозможно, и если бы я перестал работать, то был бы погребен под ревущим потоком угля. Поэтому я вынужден был продолжать двигаться, спотыкаясь и поскальзываясь на движущейся груде угля в наполняющемся трюме, работая лопатой изо всех своих сил даже тогда, когда мои руки и грудь онемели, и я уже совершенно не чувствовал совершаемых мною механических движений. Когда в ту ночь в лагере я без сил повалился на дощатый лежак, я почувствовал, что каждый мускул и сухожилие в моих руках и ногах, в моей груди и спине совершенно расшатан.

К утру же второго дня, когда в пять часов утра прозвучал сигнал к подъему, каждый мускул моего тела затвердел, словно скрученная жгутом сталь. Даже попытка встать была мучительна. Малейшее движение было как крик боли. Свесить ноги с лежака было пыткой; стоять было почти невозможно. Как же я дойду до корабля, не говоря уже о том, чтобы разравнивать уголь еще пятнадцать часов без перерыва? Этого нельзя было сделать. Это было невозможно физически. Но я это сделал.

Таково было мое первое знакомство и исправительно-трудовыми лагерями Сибири. Не было никакого периода адаптации. После без малого пяти лет непрерывного бездействия в тюрьме однажды днем мы приехали в лагерь, а следующим утром начали полноценный рабочий день. С того дня мы работали практически без выходных, разве что нас делала совершенно нетрудоспособными болезнь или спасало какое-нибудь другое чудо. Для этого нас и послали именно в эти лагеря на Крайнем Севере. В пересыльных лагерных пунктах по пути из Москвы больные и слабые отсеивались. Такие медицинские обследования проводились не из гуманности, но из соображений простой целесообразности. Правительство отдало распоряжение об индустриализации Сибири; работать же в этой холодной стране было настоящим кошмаром; несмотря на все грандиозные посулы правительства и огромные премии, добровольцев отыскивалось мало; но рабочая сила требовалась, и в качестве таковой стали использовать заключенных. Однако везти сюда и кормить заключенного было невыгодно, если он был не в состоянии работать. Если единственной целью было заключение, для заключения больных, слабых и изможденных имелось множество тюрем. Поэтому те, кого посылали в ледяную пустыню Сибири, должны были работать. И мы работали.