Он ведёт меня - [27]
Каким же чудесным сокровищем и источником силы и утешения стало для меня с той минуты борение Господа в Гефсиманском саду! Я ясно увидел, что именно я должен сделать. Я могу назвать это лишь опытом обращения и могу лишь честно сказать вам, что с того времени жизнь моя изменилась. Если мой миг отчаяния был мигом полной черноты, то это ощущение было мигом ослепительного света. Я мгновенно понял, что я должен делать и что я буду делать, и откуда-то знал, что смогу это сделать. Я знал, что должен полностью препоручить себя воле Отца и отныне жить в этом духе полной отдачи себя Богу. И я сделал это. Я могу лишь описать это переживание как чувство «выпускания из рук», полного отказа от любых попыток или даже желания управлять своей собственной жизнью. На словах все это кажется слишком простым, и все же с тех пор это решение отражалось на каждом миге всей моей последующей жизни. Я должен назвать это обращением.
Я всегда уповал на Бога. Я всегда старался отыскать Его волю, узреть действие Его Промысла. Я всегда считал, что моя жизнь и судьба направляются Его волей. То более, то менее ясно я осознавал Его побуждения, Его призыв, Его обетования и Его благодать. Особенно в тяжелые времена я старался распознать Его волю и следовать ей в меру своих возможностей. Но это было новое видение, совершенно новое понимание, нечто большее, чем просто более глубокое переживание старого. До тех пор я всегда видел свою роль – роль человека – в Божием Промысле как роль активную. До тех пор я удерживал в своих руках контроль над всеми своими решениями, действиями и устремлениями; я считал своей задачей «содействовать» Его благодати и быть всецело задействованным в осуществлении дела спасения. Воля Божья была «где-то там», сокрытая и в то же время ясная и безошибочная. Моя же роль – роль человека – состояла в том, чтобы открыть, в чем она состоит, и затем подчинить ей свою волю и тем самым содействовать достижению целей Божественного Промысла. Я – человек – оставался по существу хозяином своей собственной судьбы. Совершенствование состояло попросту в том, чтобы учиться находить волю Божию в любой ситуации, а затем прилагать все усилия к тому, чтобы сделать то, что следовало сделать.
Теперь же, с внезапной, почти ослепительной ясностью и простотой, я осознал, что при помощи собственной воли и разума я пытался сделать нечто, что было и невыполнимо, и в то же время в основном неправильно. Воля Божия не была сокрыта «где-то там» в тех ситуациях, которые мне приходилось переживать; сами эти ситуации и были Его волей для меня. Он хотел, чтобы я принимал эти ситуации как исходящие от Него, отказавшись от любых попыток контроля и полностью отдав себя в Его распоряжение. Он просил от меня акта полного доверия, отказа от всякого вмешательства или беспокойной борьбы с моей стороны, от любых оговорок, от любых исключений, от любых сфер, в которых я мог бы ставить условия или выражать сомнения. Он просил меня полностью принести себя Ему в дар, не оставив себе ничего. Это требовало абсолютной веры – веры в существование Бога, в Его Промысел, в Его заботу о любой мелочи, в Его силу поддержать меня и в Его любовь, оберегающую меня. Это означало утратить последнюю тень сомнения, последние остатки страха, что Бога не окажется рядом, чтобы поддержать меня. Это напоминало ту ужасную вечность, пролегающую между тревогой и верой, когда ребенок впервые ложится на воду, отказываясь от всякой опоры – и обнаруживает, что вода действительно держит его и он может удерживаться на ее поверхности, неподвижный и совершенно расслабленный.
Едва я осознал это, все это сразу показалось мне очень простым. Я был изумлен, что мне потребовалось так много времени и страданий, чтобы узнать эту истину. Конечно, мы верим, что зависим от Бога, что Его воля поддерживает нас в любую минуту нашей жизни. Но мы боимся подвергнуть это испытанию. Где-то очень глубоко каждого из нас донимает сомнение, крошечный комок страха – с которым мы боимся столкнуться и в котором не хотим признаться даже самим себе, – говорящее нам: «А что, если это не так?» Мы боимся полностью отдать себя в руки Бога, из страха, что Он не подхватит нас и мы упадем. Это последнее мерило, решающее испытание всякой веры и всякого доверия, и оно присутствует в каждом из нас, молчаливо таясь в тех закоулках нашего разума, куда мы боимся заглянуть. Это даже не вопрос нашего доверия к Богу – ведь мы очень хотим доверять Ему; в действительности это попросту вопрос нашей веры в Его существование и Его Промысел, и это требует чистейшего акта веры.
Меня же к этому совершенному акту веры, этому акту полного препоручения себя Его воле, полного доверия к Его любви и заботе и к Его желанию поддерживать и защищать меня привел предшествующий опыт полного разочарования в собственных силах и способностях. Я знал, что не могу больше доверять самому себе, и в этом случае казалось только благоразумным полностью довериться Богу. То была благодать, которую Бог дарил мне всю мою жизнь, но которую у меня никогда не хватало мужества принять во всей полноте. Я говорил о распознании и исполнении Его воли, но никогда не подразумевал при этом полного отказа от своей собственной. Я говорил о доверии к Нему и даже действительно доверял Ему, но никогда не подразумевал при этом отказа от всех других источников поддержки и упования лишь на Его благодать. Прежде я никогда не мог решиться на то, чтобы полностью отказаться от своего эгоистического «я». Всегда оставались границы, которые я не желал переходить, маленькие ограды, преграждающие путь туда, откуда – я знал это в глубине своего существа – уже нет возврата. Бог же в Промысле Своем был неизменен в Своей благодати, непрестанно давая мне все новые возможности для осуществления этого акта совершенной веры и упования на Него, непрерывно побуждая меня отпустить поводья и довериться Ему одному. Я доверял Ему и содействовал Его благодати – но лишь до определенного предела. И лишь достигнув точки полного краха своих собственных способностей, я наконец сдался.
