Он ведёт меня - [25]

Глава седьмая Четыре года чистилища

Через две недели, после того как я подписал фальшивое досье, признавшись в том, чего никогда не делал, мне сообщили о том, каково будет наказание за мои «преступления». Пятнадцать лет тяжелого принудительного труда. Решение было вынесено в форме так называемого административного взыскания, а не судебного приговора. Поскольку меня никогда не привлекали ни к какому суду, приговор не был вынесен судьями в результате судебного разбирательства. Он был вынесен просто на основании моего собственного признания вины.[5] Но каковы бы ни были тонкости, пятнадцать лет есть пятнадцать лет.

По крайней мере, думал я, пытка допросами закончена. Я даже предвкушал Сибирь и тяжелый труд: физические страдания нужно было просто претерпеть; они не влекли за собой ни вины, ни позора. Моя молитва в это время не была молитвой прошения, и уж никак не была молитвой утешения. То была молитва страданий, сомнений, страхов и тревог. Я был настолько потрясен открытием и осознанием собственной слабости, что сомневался в своей способности пережить новую атаку на мою веру. Я боялся, что когда-нибудь, некоторым образом, потеряю Бога из виду и паду окончательно. Я страстно желал того дня, когда я покину эту тюрьму и отправлюсь в лагеря принудительных работ. Это будет новое начало, новая жизнь. Тогда, быть может, я смогу забыть свои ошибки и слабости и снова начать верно служить Богу.

Но сбыться этому было не суждено. Мне предстояло еще четыре года допросов и испытаний на Лубянке, прежде чем Бог закончил очищать и закалять мою душу. Мне было не достаточно понять, что мой опыт заключения на Лубянке был предназначен Богом для того, чтобы очистить меня от зависимости от самого себя и научить полагаться на Него. После всех ужасов прошедшего года и того кризиса, которым он завершился, я, по крайней мере, понял эту истину. Но понимание как таковое еще не ведет к делам или достижениям; и теперь меня вели к очищению на деле.

Сначала следователь сказал мне, что это период «прояснения». Некоторые вещи еще нужно прояснить – вещи, в которых мы еще недостаточно тщательно разобрались. Поскольку теперь я согласился «помогать», поскольку я и в самом деле «помог» им, подписав досье, он уверен, что следующие наши встречи будут очень плодотворны. На меня же нахлынула волна отвращения и дурного предчувствия. Мне было необычайно страшно. Пав однажды, я испытывал настоящий ужас, думая, что на этот раз могу пасть окончательно и потерять последнее, за что я все еще держался, – мою веру в Бога. Я чувствовал, что я в ловушке. Ошибку, которую я совершил, подписав досье, теперь использовали в качестве рычага дальнейшего давления на меня. Я вновь проклял себя за эту ошибку, но не видел никакого пути назад. Будущее казалось безнадежно запятнанным этой единственной минутой слабости.

Я был в таком отчаянии, что даже молитва казалась невозможной. Я чувствовал, что надо мной вновь нависла опасность и угроза, но не находил в молитве ни света, ни утешения. Вместо этого я упрекал Бога за то, что он не избавил меня от этого нового испытания. Я недоумевал, почему Он позволяет всему этому тянуться день за днем, вместо того чтобы как-то прекратить это или помочь мне найти способ сойти с той ведущей вниз тропы, по которой я, казалось, скатывался все ниже.

Ведь «помощь», как теперь представлялось, подразумевала не просто прояснение некоторых вещей, обсуждавшихся на предыдущих встречах. «Помощь» теперь означала, что я должен активно сотрудничать с ними в ряде проектов, которые они предлагали один за другим. Жизнь в лагере представили мне во всех самых черных и жестоких подробностях, подчеркнув при этом, как легко я могу избежать всего этого, если соглашусь работать на НКВД. Я почувствовал раздражение, а затем новый стыд за свою нерешительность. Почему бы мне просто не встать и не сказать «нет»? Вместо этого я выжидал. Я принялся играть со следователем в кошки-мышки, прося его дать мне время, чтобы обдумать различные предложения.

Казалось, у него никогда не возникало сомнений, что в конце концов я соглашусь сотрудничать. Он позаботился о том, чтобы мне дали книги, чтобы я мог проводить время за чтением. В основном это были книги по истории и философии коммунизма или сочинения Маркса и Ленина. Когда мы после этого встречались, следователь устраивал мне опрос, чтобы проверить, понял ли я аргументы авторов и что я об этом думаю. Я вновь начал рассчитывать на свой природный ум и сообразительность, стараясь продлить дискуссии и тем самым оттянуть момент, когда нужно будет принять решение о сотрудничестве. И все же мне было тоскливо, потому что я знал, что чем больше шагов я сделаю на этом пути, тем труднее и опаснее будет отказаться от сотрудничества в конце. Стоит однажды солгать, и невинность потеряна навсегда. Стоит однажды упасть, и сосуд сломан. Его можно почить, и он снова будет служить, но никогда уже не будет как новый. Так же происходит и с падшей человеческой природой, и со сломленным человеческим духом. Терзаясь подобными мыслями, я все больше приходил в уныние.