Он приехал в день поминовения - [4]

— Значит, у тебя в Ла-Рошели родня? Фамилию не спрашиваю. А ты предупредил о приезде?.. И холодно же, наверно, в этой твоей Норвегии!

Жилю-то, во всяком случае, еще никогда не было так тепло. Ресторанчик, по утрам ломившийся от посетителей, сейчас пустовал. Лишь изредка какой-нибудь рыбак забегал сюда пропустить стаканчик и перекинуться словцом с Жажа, которая обхаживала Жиля, как наседка однодневного цыпленка.

— Нет, нет, еще глоточек сидра. Я его выписываю из Бретани: здешние моряки большей частью бретонцы. Так что сам понимаешь…

И все-таки в глазах у нее читалось то же удивление, что у девушки, целовавшейся возле цистерны. Жиль был не такой, как другие, — слишком вежливый, слишком застенчивый. Одно это его пальто, длинное, узкое…

— Держу пари, ты всю жизнь держался за мамочкину юбку.

Толстуха угадала, хотя и не совсем. Когда-то — в поездах не реже, чем в гостиничных номерах, — колыбель Жилю заменяла плетеная корзинка, занавешенная по бокам кусками ткани, и грудным ребенком он не раз оставался под присмотром клоуна или дежурного пожарника.

— Ну, пора и на боковую. Пойдем покажу комнату.

Путь их по узким лесенкам и запутанным коридорам оказался на редкость сложным, и, засыпая, Жиль подумал, что в одиночку ни за что отсюда не выберется.

Дверь была заперта, но из-под нее пробивался свет. Бабен постучал — он знал, что в это время вдова Элуа приводит в порядок счета и записи.

— Кто там?

— Бабен.

Она отперла. В магазине было темно. Свет горел лишь в стеклянной клетке конторки.

— Отправляете ночью судно, месье Бабен?

— Да нет. Проходил мимо, ну и говорю себе…

В глазах мадам Элуа читалось: «Что нужно этой старой обезьяне?»

Зубы ее обнажились в улыбке.

— Всегда рада вас видеть.

— Как дела? Что нового?

Бабен подсел к раскаленной чугунной печурке. Жерардина Элуа сняла очки: она избегала носить их при посторонних.

— Что вы имеете в виду?

— Ничего. Гм…

«Какая нелегкая его принесла?» — с тревогой подумала Жерардина.

Рауль Бабен, персона достаточно важная, чтобы позволить себе нигде не вынимать сигару изо рта, размышлял, следя за настороженной вдовой: «Не у нее ли?..»

Жиль Мовуазен не зарегистрирован ни в одной из гостиниц. У кого же он остановился? Что, если Жерардина, как в своем кругу называют ее они, судовладельцы, ломает комедию?

— У Боба все в порядке?

Боб — сын мадам Элуа, первый безобразник во всей Ла-Рошели: любил в пьяном виде гонять машину и неизменно наезжал на пешеходов.

— В полном порядке. Он на несколько дней уехал в Париж.

— Ну, так вот…

— Что «вот»?

— Да ничего. Просто зашел по пути поздороваться. А теперь желаю доброй ночи! Кстати, смола, которую вы поставили мне на прошлой неделе… Впрочем, не стоит об этом. Мой заведующий производством, наверное, уже написал вам.

Куда девался молодой Мовуазен, черт его побери?

Бабен, покусывая сигару, тяжело и медленно шагал по улице. Наступал неприятный момент, когда полагалось возвращаться к себе. Дом и семья давно ему опостылели. Усаживаясь за ужин, он всегда ворчал и окидывал домашних недоброжелательным взглядом.

На этот раз он не стал дожидаться десерта, прошел к себе в кабинет и снял телефонную трубку.

— Алло! Это вы, Армандина?.. Да, говорит Рауль. Если случайно увидите высокого тощего парня во всем черном, на голове выдровая шапка… Не могу объяснить — это не для телефона, но… Да-да, хотелось бы. Очень важно. Не возражаю, если… Вы поняли? Доброй ночи, крошка! Надеюсь, вы одна?

Последнюю фразу Бабен добавил из вежливости: он прекрасно знал, что делит благосклонность красавицы Армандины по меньшей мере еще с несколькими счастливцами.

II

— И ты не боишься, что Жажа увидит все твое хозяйство, мой мальчик?

Жиля словно подбросило: он разом проснулся и увидел, что лежит совершенно голый. У него не было чистой смены белья, и перед сном он разделся донага, а под утро сбросил с себя одеяло.

— Ишь ты, кожа-то, как у цыпленочка! — восхитилась кумушка, подбирая с полу носок и выворачивая его наизнанку. — Других у тебя нет? Тогда полежи еще чуть-чуть.

Когда она вернулась, носок был распялен у ней на кулаке; в другой руке она держала иглу с черной шерстяной ниткой.

— Ты что, стесняешься одеваться при мне? Даже теперь, когда я тебя нагишом видела? Ладно, ладно, ухожу. Когда будешь готов, приходи завтракать.

Она скормила Жилю дюжины две устриц, налила белого вина, и он не посмел отказаться — вдруг она обидится или рассердится. Пока он ел, она так внимательно наблюдала за ним, что молодой человек от смущения уставился в окно.

— В такой день не очень-то удобно представляться родне. К тому же сейчас все на кладбище… К полудню я сготовлю кроличье рагу. Любишь?

Повторятся ли когда-нибудь для него эти минуты? Хотя что в них особенного? Через окно Жиль видел крошечную площадь, приземистый писсуар из рифленого железа и за ним, сквозь сетку мелкого пронизывающего дождя, поднятые паруса рыбачьих баркасов. Дом Жажа пропах спиртным и жареным луком. Руки у нее были толстые и неправдоподобно розовые.

Обращаясь с ним как с ребенком, она настолько в этом преуспела, что когда Жиль, выйдя на улицу, машинально наподдал ногой камешек, он тут же испуганно обернулся — вдруг кто-нибудь видел?