Он приехал в день поминовения - [25]

— Что она сказала?

Морис Соваже говорил тихо, не подымая глаз. У Жиля перехватило горло при мысли, что перед ним человек, который почти десять лет исступленно любил Колетту и которого с такой фантастической преданностью любит она.

Все здесь свидетельствовало о тошнотворно убогом существовании — и полутемные, выходящие во дворик комнаты, и этот диван, заменявший врачу кровать, и железная лестница, ведущая на антресоли, в комнату покойницы.

Эта женщина, еще молодая и уже калека, проводившая целые дни в своей коляске; эта толстая бестолковая служанка, на которой лежало все хозяйство…

— Она верит, что вы этого не делали.

Ливо врача не просветлело. Он лишь посмотрел на Жиля лишенным всякого выражения взглядом и спросил:

— А вы?

— Я тоже.

Тем не менее Жиль никогда еще не был так близок к тому, чтобы понять преступника, никогда и нигде еще не окунался в атмосферу, в которой преступление казалось бы таким возможным, чтобы не сказать неизбежным.

— Они всё перерыли, всё перевернули вверх дном, — продолжал доктор. — Забрали мои письма, опечатали шкафы; сегодня, самое позднее — завтра меня арестуют.

Служанка икнула, хрипло зарыдала и закрыла лицо грязным передником.

— Вы считаете, что вас арестуют?

Соваже кивнул, опустился на некрашеный табурет и отрешенно уставился на свои шлепанцы.

— Я убежден, что она отравилась, — вздохнул он. — Я всегда чувствовал, что дело кончится плохо. В последние дни она стала какая-то странная — более спокойная, я бы сказал даже, умиротворенная.

Он передернулся, как в судороге, схватился за голову, вцепился пальцами в волосы и успокоился с такой же быстротой, с какой на него накатило.

— Извините меня. Эти господа даже не потрудились соблюдать вежливость. А мои коллеги умудрились не сказать мне ни слова… Вам лучше уехать, Жиль.

И Жиль понял, что врач советует ему покинуть не только дом на улице Минаж, но и особняк на набережной Урсулинок. Недаром он тут же прибавил:

— Что вам там делать?

Странное это было впечатление — расплывчатое и в то же время отчетливое, как иногда во сне. Во тьме улиц Жиль видел двух затравленных людей, которые ищут друг друга, соединяются и вновь расстаются; видел, как сам он бродит по городу то под руку с теткой, то держа за руку Алису.

Получалась уже не одна, а две пары, и люди пытались их разлучить, тащили в разные стороны. Жерардина Элуа со свирепым смехом обнажала крупные зубы; Бабен, покусывая сигару, подстерегал Жиля за окнами «Лотарингского бара»; на губах Плантеля играла тонкая ироническая улыбка светского человека; Пену-Рато пускал слюни; Эрвино с лицом клоуна саркастически…

— Вы взяли адвоката?

Врач вытаращил глаза.

— А ведь верно. Мне придется взять адвоката.

— Есть у вас на примете стоящий?

— Не знаю. Ничего я не знаю.

Новая судорога. На врача накатывало так неожиданно, так неудержимо, что становилось жутко. Жиль неуверенно продолжал:

— Они не могут не признать вас невиновным. Чтобы посадить человека, нужны улики.

— Да, разумеется… Но вам лучше вернуться к Колетте. Скажите ей… Скажите, что хотите. Что не надо отчаиваться, что я… я…

Не выдержав, Соваже издал нечто похожее на крик, выскочил из кухни и ринулся по железной лестнице наверх. Жиль услышал, как он грохнулся на кровать и завыл по-звериному.

— Мне страшно, — простонала служанка, ошалело хлопая глазами. — Не уходите. Я боюсь оставаться с ним. Скажите, месье, его вправду заберут?

Так и не сообразив, что ей ответить, Жиль молча удалился, вновь прошел через комнаты, где царил хаос, проследовал по длинному коридору и в конце его натолкнулся на полицейского в форме.

Рядом с ним стоял штатский, чье лицо показалось Жилю знакомым, но молодой человек не придал этому значения. Однако, углубившись метров на пятьдесят под аркады, он услышал позади торопливые шаги и обернулся.

— Прошу прощения, месье Мовуазен. Я брат мадам Ренке. Мне известно, что мадам Колетта ждет вас на углу. Не знаю, следует ли ей говорить, но это произойдет сегодня вечером.

— Сегодня вечером? — недоуменно повторил Жиль.

— Я жду комиссара с минуты на минуту. Понимаете, прокурор опасается, как бы доктор не покончил с собой. Вот его и…

Они молча ждали в уголке кафе, пока официант принесет сдачу. Бильярдисты смотрели на них с нескрываемым любопытством.

— Пойдемте, Колетта.

Жиль был не в силах выдерживать пронзительный взгляд тетки, ждавшей от него известий — каких, не важно. Выйдя из кафе, он свернул с нею в темный переулок, обнял ее за плечи, и они молча сделали несколько шагов.

— Что он сказал? — выдавила наконец Колетта. — Как он себя чувствует?

— Хорошо.

Жиль не решался заговорить, боясь разрыдаться. Он чувствовал, что тетка вся сжалась и дрожит. И, как десять минут назад на кухне у врача, ему почудилось, что он тоже участник этой драмы. Их было не двое, а трое, нет, четверо, и все четверо бились в темной паутине враждебного города.

— Они не могут не признать его невиновным.

Колетта покачала головой:

— Они слишком рады, что он… что мы в их руках. Поверьте, Жиль, они все, все нас ненавидят. Не знаю, как вам это объяснить…— И вдруг спросила: — Он хоть поел?

— Конечно, тетя. Он гораздо спокойнее, чем я думал. Велел передать, чтобы вы не беспокоились…