Олимпийские игры в политике, повседневной жизни и культуре. От античности до современности - [65]

Pfitzner V. Was St. Paul a Sports Enthusiast? Realism and Rhetoric in Pauline Athletic Metaphors // Sports and Christianity: Historical and Contemporary’ Perspectives / Ed. by N. J. Watson and A. Parker. London, 2012. P. 89–111.

Rebillard E. Christians and Their Many Identities in Late Antiquity, North Africa, 200–45 °CE. Ithaca; London, 2012.

Robert L. Une vision de Perpétue martyre à Carthage en 203 // Comptes rendus de l’Académie des Inscriptions et Belles-Lettres. 1982. Vol. 2. P. 228–276.

Seesengood R. P. Competing Identities: The Athlete and the Gladiator in Early Christianity. New York, 2006.

Seesengood R. P. Hybridity and the Rhetoric of Endurance: Reading Paul’s Athletic Metaphors in a Context of Postcolonial Self-Construction // The Bible and Critical Theory. 2005. Vol. 1/3. P. 1–23.

Williams C. Perpetua’s Gender. A Latinist Reads the Passio Perpetuae et Felicitatis // Perpetua’s Passions. Multidisciplinary Approaches to the Passio Perpetuae et Felicitatis / Ed. by J. N. Bremmer and M. Formisano. Oxford, 2012. P. 54–77.

Раздел IV Спортивные мотивы в искусстве

Н. А. Налимова Сюжетная программа декора саркофага Мерехи: «апобаты» и другие мотивы

Аннотация: Статья затрагивает вопросы, связанные с феноменом погребального искусства на территории античной Ликии. Предметом анализа становятся рельефы саркофага Мерехи из Ксанфа: их иконография, символико-смысловое содержание, специфика образного языка. Особое внимание уделяется мотиву состязания апобатов, появляющемуся в декоре саркофага. Сама практика апобатии была тесно связана с культурными и религиозными традициями Афин, где были изначально разработаны (в аттической вазописи и монументальном рельефе) принципы изображения этого специфически афинского агона. Интерпретируя данный мотив в контексте ликийских погребальных программ, автор соотносит его с другими сюжетами, вплетенными в изобразительный ряд саркофага Мерехи.

Ключевые слова: Ликия, ликийские саркофаги, саркофаг Мерехи, саркофаг Паявы, погребальное искусство, апобаты.

В одном из некрополей Ксанфа – крупнейшего из городов Западной Ликии – в ходе экспедиции Ч. Феллоуза в 1842 г. было обнаружено несколько гробниц, принадлежавших ксанфийской элите V–IV вв. до н. э. Среди них – монументальный саркофаг, на крышке которого обозначено имя погребенного – Мерехи (Merehi) (Smith 1900: 53, cat. № 951). Нам почти ничего не известно об этом ликийском аристократе, кроме того факта, что он, не будучи правителем Ксанфа, удостоился роскошной гробницы в живописном некрополе на северо-восточной окраине города. Дата создания саркофага остается под вопросом, предположительно ее относят к периоду правления династа Кхериги (ок. 440–410 гг. до н. э.)[144].

Саркофаг представляет собой уменьшенную «модель» одноэтажного здания, имитирующего формы деревянной ликийской постройки. Его крышка-кровля имеет характерные очертания – выгнутые стенки и массивный гребень, какие можно видеть и у других ликйских саркофагов, а также в скальных гробницах, восходящих к деревянным прототипам[145]. На поверхности крышки, сплошь покрытой барельефными изображениями, сконцентрирован весь фигуративный декор (илл. 1)[146]. Мелкомасштабные фризовые композиции на двух сторонах гребня представляют сцены «войны» и «мира». На одной стороне (далее – сторона А) изображена битва у крепостных стен с участием гоплитов и обнаженных воинов, включая сидящую фигуру военачальника в восточных (персидских?) одеждах, наблюдающего за штурмом или отдающего приказания. На другой (сторона В) мы видим сцену пиршества с участием возлежащего на клине аристократа, а также другие эпизоды мирной жизни, которые находят параллели в ликийских погребальных памятниках IV в. до н. э.[147] Возможно, на двух сторонах гребня представлен сам Мерехи в мирной и военной «ипостасях». Такие оппозиции контрастирующих и одновременно дополняющих друг друга тем являются характерной чертой ликийской погребальной иконографии (Jenkins 2006: 184–185).

В основном регистре на обеих сторонах крышки в низком рельефе выполнены чрезвычайно похожие сцены: мчащиеся квадриги с двумя юными безбородыми гонщиками, один из которых – возница, другой – воин в облачении греческого гоплита. Под копытами коней изображены животные: со стороны «войны» – пантера, со стороны «мира» – мифическая Химера (илл. 2–3).

Эти сцены ставят перед исследователями целый ряд вопросов. В отличие от рельефов, размещенных на гребне, где почти все основные сюжеты достаточно ясно артикулированы (битва, осада города, пир) и, в целом, понятны с точки зрения погребальной символики, сцены с квадригами на крышке с трудом поддаются интерпретации. Их сложно не только объяснить в контексте программы памятника, но даже определить, с каким именно сюжетом мы имеем дело.

Охота на колесницах – это, пожалуй, первая ассоциация, которая возникает при взгляде на рельефы. Действительно, в них есть многие иконографические признаки, характерные для изображений охот в искусстве Ближнего Востока, зафиксированные в памятниках ассирийского и персидского искусства. Так, тема охоты широко представлена в произведениях ахеменидской глиптики. На известной цилиндрической печати времени Дария I из собрания Британского музея царь изображен стоящим на колеснице: в то время как возница правит, монарх стреляет из лука в атакующего льва, вставшего на задние лапы (Cohen 2010: 84, fig. 29). Примечательно изображение второго хищника, который показан припавшим к земле, скорчившимся под копытами скачущих в галопе коней. Эта иконография, несомненно, восходит к ассирийским монументальным образцам, таким как рельефы со сценами охоты на льва из дворца Ашшурнацирапала в Кальху (илл. 4) (Collins 2008: 29–35). Ее отголоски ощутимы и в рельефах саркофага Мерехи