Окрыленная мечтой - [45]

— Значит, ты не жалеешь, что согласилась?

— Я рада этому.

Она пожала протянутую руку и почувствовала ответное пожатие.

Они молча шли к церкви, но в их молчании была некая им обоим понятная близость. Чтобы чувствовать друг друга, им не нужны были слова.

Холодный дождь не прекращался ни на минуту, топливо заканчивалось. Вернулась чета Маккеев, но они были так слабы, что почти ничего не могли. Но все равно они пытались дать больным хотя бы душевное утешение.

— Прежде чем будет лучше, будет еще хуже, — мрачно предсказал Бретт.

Он исхудал, зарос, но решительно отмахивался от попыток Керри заставить его отдохнуть.

— Как ты можешь так долго выдерживать? — спрашивала она.

Он посмотрел на нее, оторвав взгляд от ребенка, который отчаянно пытался вздохнуть.

— Я упрямый парень. Ты это знаешь лучше, чем кто-либо.

Она не стала этого отрицать. Именно из-за его упрямства они так часто друг друга не понимали. Именно оно и злило ее, и, в общем, толкнуло искать спасения с Гартом. И в то же время это же самое твердокаменное упрямство и делало из Бретта такого врача. Такого человека.

Он потер заросший щетиной подбородок.

— Что ты на меня так смотришь, Керри? Я что, плохо выгляжу?

У нее вдруг появилось сумасшедшее желание погладить его по взъерошенным волосам. Сказать ему, какой он чудесный, как она им восхищается. Но если она это сделает — если коснется его, — Керри задрожала, вспомнив, как зашлось ее сердце, когда она прыгнула с самолета, а Бретт поймал ее. Она не может пойти на такой риск. В ее будущем не было места для Бретта Тейлора. Больше не было. Поэтому она просто сказала:

— Ты выглядишь сильно уставшим. Я… я беспокоюсь за тебя.

— Керри.

Бретт шагнул к ней, движимый той же силой, что тянула ее к нему.

Неожиданно ребенок, которым занимался Бретт, страшно засипел, и они оба тут же отбросили посторонние мысли. Девочка отчаянно скребла пальцами горло, пытаясь впустить воздух в перекрытые легкие. Несколько мгновений — и она начала синеть.

— Керри, помоги мне! — приказал Бретт. — Я буду делать трахеотомию.

Она сдерживала мятущегося ребенка, отгибая ему голову назад до тех пор, пока кожа на горле не натянулась. Для обезболивания не было времени. Бретт выхватил из хирургического набора скальпель и сделал вертикальный разрез, открывший дыхательное горло. Вторым движением он вскрыл его. Со спасительным свистом в легкие, жаждущие кислорода, ворвался воздух.

От Керри потребовалась вся ее сила, чтобы удержать вырывающуюся испуганную девочку, пока Бретт закреплял трахею в горле.

— Все в порядке, солнце мое, — приговаривал он. Девочка не понимала слов, но в языке любви и сострадания слова не главное.

— Мы чуть ее не потеряли, — сказал Бретт, когда появилось время говорить. — Нужно наблюдать ее тщательнее остальных.

От страшного утомления его голос дребезжал, как у старика. Когда он укрывал девочку одеялом, Керри заметила, что у него дрожат руки.

— Я присмотрю за ней! Пожалуйста, Бретт, во имя Господа, поспи хоть немного!

— Керри, прекрати обо мне беспокоиться.

— Не могу, — прошептала она.

Он повернулся и посмотрел ей прямо в глаза.

— Почему? Почему тебя так заботит мое состояние?

Она почувствовала, как у нее самой задрожали руки, но отнюдь не от утомления.

— Потому что… ну… понимаешь… — Она запуталась, отчаянно пытаясь придумать какой-нибудь, кроме правдивого, ответ.

— Потому что ты меня по-прежнему любишь? Солнце мое, я тоже! Я не прекращал тебя любить.

Безмолвно, беспомощно она позволила ему обнять себя, затем поцеловать. Она знала, что этого невозможно было избежать. Знала с того самого момента, когда Бретт дотронулся до ее руки в самолете. И никакими рассуждениями, никаким чувством вины нельзя было предотвратить этот финальный акт приятия любви.

И когда он прошептал:

— Я люблю тебя, Керри. Я так тебя хочу… — она прижалась к нему и сказала:

— Я тоже тебя хочу, Бретт.

Позже, когда чары упали, а рассудок вернулся, Керри пришлось осознать значение этих слов. Гарт был ей нужен. Никогда, никогда она не хотела Гарта, никогда не думала о нем с позиций желания. Она испытывала желание — это дикое, не подвластное никому и ничему чувство — только к человеку по имени Джонни. А теперь оно снова пришло, но пришло слишком поздно.

Бретт прервал ее мысли, сказав насмешливо-нежным голосом:

— Я, например, считаю, что бриллианты слишком крикливы. — Он дотронулся пальцем до ее обручального кольца. — Тебе бы пошел аквамарин, к глазам. Когда вернемся, напомни мне, чтобы я купил тебе что-нибудь с аквамарином.

От удивления она пропустила очередной вдох.

— Но… как же это! Я помолвлена с Гартом.

Он поцеловал ее, губами разгладив собравшиеся на лбу морщинки.

— Поправочка. Ты была помолвлена с Гартом. — Он обнял ее крепче. — Солнце мое, я прошу тебя выйти за меня замуж. Снова быть моей. На этот раз навсегда.

Она отстранилась. В его объятиях совершенно невозможно было рассуждать здраво.

— Бретт, я не знаю! Гарт любит меня. Он очень хороший. Как я могу так с ним поступить?

Бретт разозлился.

— Ты считаешь, что ему будет лучше, если ты будешь его обманывать? Керри, куда опять пропала твоя храбрость?

Она никогда не сможет быть по-настоящему счастлива, не говоря уже о том, чтобы сделать счастливым Гарта, если будет исполнять роль избалованной жены. Если сменит больницу на престижный клуб. Ей не нужно, чтобы ее ставили на пьедестал. Она хочет делить со своим мужем все трудности и невзгоды, которые может подбросить им жизнь и… профессия. Она хочет жить с гордостью и убежденностью в правоте своего дела — так, как она живет здесь, с Бреттом.