— А, вы про то место, ну да, да, верно, — продолжил Егор Кириллович стрельбу по Альберту Ивановичу.
— Плакса, спаси, скажи ему, чтоб отвязался, — закричал Альберт Иванович, выкопав, наконец, из постельной мякоти тихо похрапывающую нагую красавицу.
— Отстань, Алик, и прекрати греметь среди ночи, хоть бы глушитель навинтил, гулёна, совесть имей, — не просыпаясь, ответила Плакса, отвернулась и захрапела немного громче, достаточно, впрочем, приятным образом.
«Спецэффект это был, однако. Вот же она, сука, жива же», — одобрительно подумал Егор. И выстрелил Альберту туда, где оглушительно квакало, пытаясь вырваться из беспомощного уже тела и ускакать под кровать, и забиться под плинтус, его зелёное и холодное, как лягушка, сердце. Свершилось.
В мыслях теперь не стало ни Плаксы, которую вроде бы следовало бы сейчас тоже истребить, и было, за что; ни собственных похождений на Юге, оплаченных сполна. Была досада, как у алкоголика, который завязал было, да вдруг взял да и выпил, и видит теперь, что надо пить ещё и тянет обратно в знакомую трясину. «Это был последний раз. Больше не буду. Зачем же я? Что за тряпка, а», — думал Егор.
— Альберт Иванович, вы как? — шёпотом спросил он у застреленного. Тот промолчал в ответ, то ли из-за смерти, то ли просто обидевшись и не желая разговаривать.
«Может, и жив. Надо попробовать. Может, и не поздно», — заговорил про себя Егор, взял с ночного столика телефон и набрал номер то ли скорой, то ли милиции, то ли мчс. Телефоном он владел несколько хуже, чем пистолетом, но с третьей попытки трубка отозвалась обещанием срочного выезда.
Тут досада прошла, Егору послышалась его тишина, полегчало. Он приткнулся на край постели и, посидев, как положено по нашему обычаю перед дорогой — направился к выходу. У дверей помешкал, обернулся и посмотрел на прощание на Плаксу, Альберта; на себя, сидящего на кровати. Выходя на улицу, столкнулся с двумя великанского размера врачами неотложки. Те, будто его не было, не обратили на Егора никакого внимания, вбежали сквозь него в дом и затопали по кованой ажурной лестнице.
Сразу за дверью начиналось, чтоб уже никогда не закончиться, беспредельное то ли поле, то ли море волнистого света. Он колыхался, как рослая сонная рожь над пропастью лунинского неба, переливался через край времени и освещал всё со всех сторон, так что нигде ие осталось тени. Прежде, чем войти в его волны, Егор потрогал их рукой — свет был тёплый, словно нагретый солнцем шёлк. Первой, кого Егор в нём встретил, была Настя. Она взяла его руку, оказавшись на полчёлки неожиданно выше папы. Он понял, что уменьшен до пятилетнего мальчика, и что сжатие его взорванной жизни обратно в целую вечность стремительно продолжается.
Бгор и Настя гуляли по всему свету, повсюду встречая детей, в которых узнавали будущих Рыжика, Ольгу, Антонину Павловну, мать Егора, его отца, Плаксу, керосинщика, Никиту Мариевну, Игоря и его отчима, Сергеича, Альберта, Сару/Яну, кагана и Ктитора, Настину маму, Музу, Савина, Залеху и всех, всех, всех.
Все были живы. Все хороши. Всё было снова. Всё — поправимо.