Окна во двор - [162]

– Влюбился? – подсказал я.

– Да, влюбился, – сдался он.

Я даже сказал, что мне нравятся ее рисунки, а они были сверхмегатупыми. То есть она нормально рисует, но только всякий кошмар. Там везде целующиеся полуголые мужики, или даже не полуголые, а совсем голые, или даже не целующиеся. И, короче, я сказал ей, что мне это нравится, что она такая… Необычная. Пипец, да? Но что я мог, я ж типа влюбился.

Я спросил, знают ли ее родители, чем она… «увлекается» (Ваня пальцами показал кавычки в воздухе), а она сказала, мол, нет, они же не такие, как твои. Это что вообще за новости? Представь, если бы кто-то из нас малевал такой бред – вот Слава и Лев сдохли бы от счастья.

Ну, короче, все стало плохо. Я уже не хотел ни в какую Канаду. Лучше пусть меня ногами забьют, думал я, чем в сраную Канаду, так далеко от Нины. Я почти каждый день ходил с ней гулять, а на этих прогулках пялился, ну типа старался запомнить навсегда.

Потом не выдержал и признался ей, что не хочу уезжать. Она спросила почему, а я сказал, типа вдруг больше не увидимся. Она такая: ну и что, а я говорю: никуда не поеду. Она говорит: ну и дурак, а я говорю, ну, в шутку, что хочу позвать ее замуж, когда вырасту. А она сказала, что за дурака не пойдет.

В тот день я вернулся домой и по-честному сказал Славе и Льву, что не хочу никуда уезжать. Ну и про Нину сказал. Слава сразу начал заливать мне про мессенджеры и видеозвонки, но он ничего на самом деле не понимал. Это же херня собачья. Меня это еще сильнее разозлило, и я сказал, что никуда не поеду, потому что это нечестно. А Лев ответил, что у меня нет выбора. Тогда я заплакал и сказал, что они переезжают только из-за себя, как будто любить умеют только они. Ну а че, разве не так? А как же моя любовь?

Ну Лев и сказал, что моя любовь – ничто. Что это фигня, первые детские чувства, которые типа пройдут через месяц, и что они ниче не стоят. Назвал мою любовь «временной».

Я тогда спросил: мол, твоя, что ли, не временная? Он сказал, что его любви пятнадцать лет.

Но это же тоже пиздецкая хрень. Как будто ей сразу было пятнадцать лет, как будто ей никогда не было пару месяцев, она че, сразу получилась пятнадцатилетней? Это же нечестно.

Потом они говорили со мной про толерантное общество Канады, что там никто не будет на меня залупаться, но мне уже было насрать, у меня разболелась голова, и я просто сказал, что ненавижу их.

А потом мы улетели. Ну ты в курсе.

– И тебя там все равно обижали? – догадался я.

Ваня, вопреки моим ожиданиям, покачал головой.

– Нет.

Я растерялся.

– Но ты же говорил, что тебя побили… И потом, все те переломы…

– Меня там не обижали, но я хотел, чтобы родители думали, что обижают. Ну что Канада ничем не лучше и чтобы мы вернулись обратно. И мы с пацанами на футболе изобретали всякие способы, как бы мне уебаться хорошенько. Они боялись, что если я скажу прямо, ну, типа меня пиздят, то у них будут проблемы, поэтому я как бы намекал и никого конкретно не называл, а родители нихера не считывали мои намеки и вообще занимались только своими проблемами.

– Воротами ты тоже хотел на что-то намекнуть?

Ваня сразу напрягся.

– Я не хотел ничего такого.

– А что ты хотел?

– Я хотел получить травмы посерьезней, но не настолько. Мы не рассчитали.

– Вы?

– Да. Мы с пацанами подкопали их накануне игры, чтобы они шатались. Они типа должны были перевернуть их на меня, но у них не хватило сил, поэтому пришлось прыгать самому. Из-за этого они прилетели мне по башке. А если бы они перевернули, я бы че-то придумал, как отскочить, чтобы не убиться. Потом бы мы сказали, что они сделали это все вместе, как бы все против одного, и родители бы поняли, что меня всерьез донимают, и мы бы вернулись в Россию. Ну и пацанам было бы не так страшно подставляться, когда огребает сразу вся команда – будто бы никто конкретный не виноват.

– Это самый дурацкий и ненадежный план, который я когда-либо слышал, – честно признался я.

Потом вспомнил про свой план с ядом и прикусил язык. Ладно, может, и не самый. Может, их план в чем-то был даже продуманнее.

– Но частично он сработал, – заметил я. – Мы в России.

Ваня поморщился от моей последней фразы и снова расплакался. Растерявшись, я спросил:

– Эй, ты чего?

– Это все теперь не имеет смысла, – всхлипнул он. – Лев говорил правду.

– Что любовь пройдет?

– Нет, другую правду. Он еще говорил, что нормальная девушка не ответит на чувства десятилетки. И она не ответила.

Мне хотелось сказать, что это был довольно очевидный исход, но я не стал еще больше расстраивать брата.

Мы как вернулись, я сразу погнал к ней, чтобы во всем признаться. Она была дома одна, и я прямо так, с порога, сказал, что люблю ее. Она начала смеяться и спрашивать, знаю ли я, сколько ей лет, таким тоном, как будто ей сто тыщ лет, а не шестнадцать. Я сказал, что мне все равно, что я хочу быть с ней всю жизнь. А она сказала, типа мне просто кажется, что я влюблен, что она просто запутала меня. Ну пиздец же. Я ради нее перевернул ворота себе на голову, а она мне говорит: «Тебе просто кажется». Нихера себе показалось, конечно.

Я ей так и говорю, типа мне не кажется, я хочу быть с тобой всю жизнь. А она говорит: «Ты хороший. Жаль, что мне не десять». Я думал, что это вообще не проблема. Ну, в смысле, это странно только сейчас, но когда мне будет двадцать, а ей двадцать шесть, это ведь уже не будет так кринжово выглядеть, разве нет? Лев тоже старше Славы почти на шесть лет, но их считают кринжовыми не из-за этого.