Окна, открытые настежь - [9]

— А у него и нет перспективы, — ответил Борис и налил себе и отцу по бокалу коктейля, заботливо приготовленного Ирмой к приходу отца, — и вообще у таких перспектив не бывает.

— У каких «у таких»? — спросил Крамаренко.

— Не знаю, удастся ли мне сформулировать свои наблюдения, — ответил Борис. — Вот в газетах читаем — вскрывают разные там «приписки» к планам, очковтирательство… Словом, идет наступление на аферистов, обманывающих народ… Но когда они похвалялись один перед другим выдуманными рекордами… несуществующими заслугами, как ты думаешь, были у них какие-нибудь перспективы?

— Надеялись, наверно, что никто не заметит, — снисходительно подсказал Крамаренко.

— Не верю, — горячо возразил Борис. — Не могли они на это надеяться. А те, кто росчерком пера хищнически вырубают леса, лишь бы прогреметь перевыполненным планом? А те, кто берут на поруки безнадежных мерзавцев, лишь бы не было где-то записано, что у них есть правонарушители? А учителя, которые «подтягивают» оценки и рапортуют, что у них нет двоечников? Неужели и они верят всерьез, что никто не заметит вырубленных лесов, замаскированных преступников и фальшивых отличников?

— Что же тогда ими руководит? — спросил Крамаренко.

— Да ничего. Плюют они на завтрашний день. Даже на свой собственный… Это временщики. Среди них есть и образованные, есть и невежды. Ловкие и неповоротливые. Но все они по сути одно: воинствующие мещане, потерявшие опору под ногами… Обыватель-рантье устаревшего типа и тот не может сравниться с беспардонностью этих выродков. И если в нашем обществе идеология наживы — это труп, то временщики — отвратительные, но живые черви на этом трупе. Они не заботятся даже о наследстве для своих детей. Их помыслы, побуждения и страхи имеют одно-единственное мерило — быстролетящий нынешний день. После них хоть потоп… Ты спрашиваешь, какие перспективы? Будь это до революции, такой Богданчик высосал бы все соки из кого только мог.

Но богданчики на эти мечты давно махнули рукой. Каждый день приближает их крах, и за каждый день, если его можно еще прожить с выгодой для себя, они цепляются мертвой хваткой… Посади твоего Богданчика на соответствующую «командную высоту», и он автоматически увеличит сферу своей предприимчивости: будет втирать очки, приписывать и лгать в масштабе завода-гиганта, района или области. Не имеет он этой «высоты» — что же? Приходится ограничиться кражей цемента. Суть же его неизменна. Так или иначе, он паразитирует на чьем-нибудь здоровом организме, разбазаривает созданные кем-то ценности. И все это он делает с безответственной легкостью остервенелого тунеядца.

— Откуда же их берется так много, если силы в них нет? — Крамаренко пристально посмотрел на Бориса.

— Их многочисленность — результат пренебрежения санитарией и гигиеной, — подумав, ответил Борис. — Что такое, извини, клоп? Явление эпохи? Или эпидемия? Нет! Просто ничтожный паразит. А попробуй-ка дай этой гадости спокойно размножаться, она тебя в сумасшедший дом загонит. И что характерно, будет преследовать и в комфортабельном экспрессе, на реактивном самолете, будто бы он неотъемлемая частица нашего века. А по сути это просто смердящий клоп, которого вовремя не уничтожили дустом!

— Вот ты временщиками таких называешь, — с усмешечкой сказал Крамаренко, — а между прочим, сидят они на своих местах крепенько. И сковырнуть их не так уж легко.

— А я и не говорю, что легко, — воскликнул Борис, — это самая подлейшая разновидность мерзавцев. Они сами себя рекламируют, награждают и прячутся за все это, как за щит. Вбивают в доверчивые головы, что самый факт их существования для общества является необыкновенным счастьем… Но мы все равно их с дороги сметем.

— Ладно. Хватит. Наслушался, — вдруг резко оборвал Крамаренко.

Все, что Борис говорил о Богданчике, показалось ему хотя и справедливым, но чересчур уж высокомерным и оскорбительным лично для него. «Это ведь он не только о расхитителях, — думал Крамаренко, слушая сына, — это он вообще о тех, что не на своих местах сидят. А кому какое дело? Ты своего добился и радуйся. Ишь какой строгий судья отыскался!»

По правде сказать, он не видел ничего зазорного в том, что кто-то удачливый уцепился не за свой шесток и посмеивается над теми, кому не повезло. Крамаренко завидовал этим счастливчикам и бесился от мысли, что не может ни с кем из близких откровенно поделиться своими обидами, надеждами.

Борис чокнулся с отцом. Они выпили.

— Все же я, папа, не понимаю, — сказал он как можно мягче, заметив, что отец раздражен, — если даже допустить, что твой пройдоха начальник одержит кратковременную победу, что тебе угрожает? Дело-то твое, как говорится, правое! Любой рабочий на элеваторе подтвердит, что у тебя были все основания бить тревогу…

— До чего ж ты правильно все говоришь, — насмешливо сказал Крамаренко. — Ну подтвердят они, и что? При общем одобрении масс я опять застряну на стройке? Уж будьте уверены: на освободившееся в управлении место Богданчик скорее уборщицу ткнет, чем возьмет туда «критикана».

— Вот оно в чем дело! — огорчился Борис. — А не лучше ли, батя, наплевать на это распрекрасное место? Зачем оно тебе? Твое старое доброе место на стройке…