Океан времени - [33]

На склоне растраченных дней —

С тобою печального сходства

Ищу я у ближних людей.

«В далеком шествии планет…»

В далеком шествии планет

И звезд и дальних лет

И мы участвуем, и час,

Который старит нас…

И жук, и птица, и трава —

Все, чем земля жива

И чем жила: да, мертвецы

Участвуют, отцов отцы…

Их труд.

Их суд…

И мне из этого всего

Ничто не может быть важней

Существованья моего…

Ты — сердце сердца моего,

Ты — жизни жизнь моей.

«Забор под дубом… Желтый помидор…»

Забор под дубом… Желтый помидор,

Растение подперто хворостиной,

Все, как могло быть там, у нас. Но гор

Присутствие почти везде. Маслиной

И виноградом испещренный дол

И то, что в сентябре лишь ночью холод,

Напоминают мне, что я провел

В изгнанье двадцать лет. Где был ты молод,

Там в эти дни не южная краса —

«В багрец и золото одетые леса».

1946–1956

Освобождение

Вернули деревням и городу солдата,

Счастливец за станком опять и за сохой,

А неудачнику — больничная палата,

И нищенство, и жить с обманщицей женой.

Еще из лагеря вернули заключенных,

Такой-то не сожжен, не умер под плетьми,

Но даже он забыть сумеет ли о стонах

Своих и ближнего, хоть гром побед греми!

Чем, победители, утешите вы этих?

Конечно, не расправами с врагом.

Вот если б вы любовь развить умели в детях

К тому, что наше и забыли мы о чем.

И разве слезы все в чудовищном избытке

Не пролиты затем, чтоб доказать (пора!)

Несостоятельность еще одной попытки

Отречься от Того, Кто — океан добра.

«Напрасно хотелось России…»

Напрасно хотелось России

Ужасной ценою купить,

Чтоб этому больше не быть:

Друг другу и в новой стихии

По-прежнему люди чужие,

А сердцу усталому надо,

Чтоб самая ветхая вновь

Его оживляла триада:

Страданье, прощенье, любовь.

Эмигрант

I. «Как часто я прикидывал в уме…»

Как часто я прикидывал в уме,

Какая доля хуже:

Жить у себя, но как в тюрьме,

Иль на свободе, но в какой-то луже.

Должно быть, эмиграция права,

Но знаете, конечно, сами:

Казалось бы, «Вот счастье, вот права» —

Европа с дивными искусства образцами.

Но изнурителен чужой язык,

И не привыкли мы к его чрезмерным дозам,

И эта наша песнь — под тряпкой вскрик,

Больного бормотанье под наркозом.

Но под приказом тоже не поется,

И, может быть, в потомстве отзовется

Не их затверженный мотив,

А наш полузадушенный призыв.

II. «Мне кажется, что мог бы эмигрант…»

Мне кажется, что мог бы эмигрант

Примерно так ответить на упреки,

Что изменил он родине своей:

«Уж я не говорю о всех бежавших

На Запад в прошлом, чтобы ей служить,

Но был изменником и Достоевский.

Ветхозаветная его душа

Вас называла бесами, и Пушкин

Изменником в таком же смысле был:

Уже тогда прославил он свободу!

Они учителя мои в любви

К России…»

III. «Жертва времени-безвременья…»

Жертва времени-безвременья,

Под обстрелом неприятеля

Вглядываюсь в нашу темень я:

Тень журналов, тень читателя,

Эти поиски стихии,

Веры, почвы, дела, нации

(Двадцать девять лет в России,

Скоро тридцать в эмиграции)…

Неужели наша странница,

Наша муза-бесприданница,

В сердце мира не останется,

Жалкой, да, и тем не менее

Честной, как разоблачение?

IV. «Конкорд и Елисейские поля…»

Конкорд и Елисейские поля,

А в памяти Садовая и Невский,

Над Блоком петербургская земля,

Над всеми странами Толстой и Достоевский.

Я русскому приятелю звоню,

Мы говорим на языке России,

Но оба мы на самом дне стихии

Парижа и Отана и Оню.

Душой присутствуя и там и здесь,

Российский эмигрант умрет не весь,

На родине его любить потомок будет,

И Запад своего метека не забудет.

V. «Есть Россия Курбского и Герцена…»

Есть Россия Курбского и Герцена,

Та, что и у нас теперь на сердце, на

Совести: мы деспотам — враги,—

Но в стране, где воля Иоаннова,

Николая или же Ульянова,

Разве только не видать ни зги?

Там ведь столько эмигрантов внутренних,

Сколько в полумгле лучей предутренних

В час, когда вот-вот вскричит петух…

Здравствуй, подколодная, подпольная,

Под личиной злобы сердобольная,

Твой не угасает дух!

VI. «О родине любимой и свободной…»

«О родине любимой и свободной,

Которую я воин, и поэт,

И многие изгнанники бесплодно

Надеялись увидеть…» Сколько лет

От наших дней то время отделяет!

Где люди те; и где надежды их,

Но кажется, они благословляют

Еще, сейчас изгнанников других.

Как все это знакомо, как похоже,

Как странно повторять урок чужой

И утешения искать того же

Не на земле, а где-то над землей.

«Сегодня у Запада нет костяка…»

Сегодня у Запада нет костяка.

Есть боль, между прочим и наша.

Сюда занесенная нами тоска

Поет и за них сквозь века и чека:

«Да минет меня эта чаша!» …

Все шире и горше той чаши края…

«Пускай же исполнится воля Твоя!»

Мы знаем: вселенная потрясена,

Как некогда после распятья,

И третья война — огневая волна

(Огонь и обряд водосвятья)

Встает, ничего не жалея, со дна,

Но прежде, чем мир уничтожит она,

Огромная преобразится страна,

Где жили пророки-гиганты,

И новое даст направленье тому,

Что ныне катится в подземную тьму.

Не это ли мы, эмигранты,

Мы сопротивленья усилье и гнев

Готовим, страдания преодолев.

«Россия Пушкина, твоею славой…»

Россия Пушкина, твоею славой

Пронизана сегодня вся земля,

Но спорить, как ты спорила с Варшавой,

Нет права у Кремля.

Была и ты бессмысленно сурова,

И вместо нет — ты говорила да,

Но имя вешателя Муравьева.

Запомнила, краснея от стыда…

Й были те народные витии —