Океан времени - [31]

А эту женщину так совесть долу гнёт,

И в современниках она такое слышит

И так значительна, хотя стихов не пишет,

Что русская, неистово добра,

Горчайшая из муз — души её сестра.

«Так хотелось поделиться…»

Так хотелось поделиться

Не моею чистотой,

Но когда враждебны лица —

Сговориться ли с душой?

Богу власть, живому в руки

Образ вечного суда…

Нет благословенней муки,

Чем сгоранье от стыда.

«Страх и любовь, если только дошли до предела…»

Страх и любовь, если только дошли до предела,

Душу твою, человек, вырывают из тела.

Слитые вместе таинственно, нерасторжимо,

Чтобы тебе не расстаться с любимой,

Мудро они торопить не решаются стук

Сердца в одну из волшебных и кратких разлук

С неизменяемой, незаменимой.

«Я поражаюсь уродливой цельности…»

Я поражаюсь уродливой цельности

В людях и светлых, и темных умом.

Как мне хотелось бы с каждым в отдельности

Долго беседовать только о нем.

Хочется слушать бесчестность, безволие —

Все, что раскроется, если не лгать;

Хочется горя поглубже, поболее —

О, не учить, не казнить — сострадать.

Слушаю я человека и наново

Вижу без злобы, что нитью одной

Образы вечного и постоянного

Спутаны с мукой моей и чужой.

«Когда в какой-то жизни потаенной…»

Когда в какой-то жизни потаенной

Тебя воспоминание стыда

Охватит с силой утысячеренной,

Когда и сон — страдание, тогда,

Вдруг начиная весить слишком много

И погружаясь, как свинцовый лот, —

Всю глубину, вмещающую Бога,

На дне вселенной сердце узнает.

«Есть свобода — умирать…»

Есть свобода — умирать

С голоду, свобода

В неизвестности сгорать

И дряхлеть из года в год.

Мало ли еще свобод

Вот того же рода.

Здесь неволя —

Наша доля.

Но воистину блаженна,

Вдохновенна, несомненна,

Как ни трудно, как ни больно,

Вера, — эта форма плена,

Выбранного добровольно.

«Мы в половинчатое влюблены…»

Мы в половинчатое влюблены,

Нам подозрительны слова спасенья,

И, собственной не чувствуя вины,

Мы Истине бросаем обвиненья.

Не Он людей оставил без ответа,

Но сами наказали мы себя,

Так отвернувшись от такого Света.

И, легкие решения любя.

«Бессмысленно искать причины…»

Бессмысленно искать причины,

Безвыходному нет конца:

Слова, и рожи, и личины…

Но ведь бывают и сердца,

Чья жизнь — борьба, а не гниенье,

Чья смерть — не смерть, а лишь успенье.

1940–1945

В тюрьме

Вечерело,

Солнце село,

Звезды пробовали быть,

А что было, не хотело

В серое переходить.

И еще деревья смели

Быть отдельными от мглы…

Но уже дремота в теле,

И уже на самом деле

Почернели все углы.

Небо стало сине-звездным,

Воздух — искристо-морозным,

Начиналась ночь. Тогда,

Очень бледная сначала,

Северная отыскала

В темноте меня звезда.

Мне она: «Крепись, — шепнула,

Ты, счастливец, не забыт,

На меня сейчас взглянула

Та, чье сердце так горит

За тебя, как я, светило,

Не горю в потоке лет.

Будь ее достоин». Было

Поздно. Я тогда в ответ:

«На тебе, звезде Полярной,

Слово мне дала она

Скрещивать свой лучезарный

Взор с моим. Она верна

Обещанью

Злые звуки:

Окрик часового. Стон.

Да, неволя… Но от муки

Одиночества в разлуке

Я зато освобожден.

«Я твоей оберечь не умел…»

Я твоей оберечь не умел

Жажды творчества, гордой свободы —

Мир горел,

Друг на друга вставали народы.

Я стихи сочинял

О тебе, но, живая,

Так страдая,

Как поэт никогда не страдал, —

Ты, ограбленная,

Молча радостного охраняла,

Жизнью придавленная,

Слабо так улыбалась и мало…

Ну и вот

Мой черед.

Муза

С детских лет меня томила муза,

Древняя обманщица Лилит:

То на ней передник или блуза,

То она со мной нагая спит.

Стало сердце от ее объятий

Грустным и по-блоковски пустым,

Как хотелось мне не встать с кровати

После ночи с демоном моим.

Может быть, во мне страдает инок:

От природы я ведь так стыдлив —

Ни порнографических картинок

Не любил я, ни похабных книг.

Я тебя сознательно принудил

Соблазнять случайных жен и дев,

Чтобы страстные живые люди

Злой ее рассеяли напев.

Наконец и встретился с тобою:

Зная, что реальность — Сатана,

Ты, к ее прислушиваясь вою,

Угадать сумела, кто она.

И тебе так щедро захотелось

Полумертвого оздоровить,

Чтобы мне свободным сердцем пелось,

Но она решила отомстить.

О, я знал, как страшно разрушаю

Жизнь твою, прислушиваясь к ней,

И какие беды накликаю

На судьбу заступницы моей

Много лет прошло. Ее стихия —

Больше не геенна; для меня:

Видно, есть влияния такие,

Что сильнее адского, огня.

И отказываться мне не дело

От большого подвига стихов,

Если и они, как это тело,

От ее оторваны сосцов.

Оба мы состарились. Но трое

Нас (и третья больше не Лилит),

Отошло от нашей жизни злое,

Бог тебя за то благословит.

Муза может быть и другом рая:

Данте, Пушкин, к вам, навстречу вам,

Свет жены моей, благословляя,

Я иду, как верующий в храм!

Буря мглою

Мчатся тучи… Пролетают годы,

Пролетают и свистят в ушах.

Снова то за ветром непогоды…

Буря мглою… Снова мы впотьмах.

И не домового ли хоронят?

Ведьму ль замуж?.. В жалобе стихий,

Как в метели, пушкинское тонет…

Буря… Кони стали… Гоголь… Вий…

Мчатся бесы… Бесы… Верховенский…

Федька Каторжный… Топор. Петля.

Кто-то где-то про Собор вселенский,

Про Мессию… И поля, поля.

Молодость, а страшно поневоле…

Прокламации, нагайка, кнут…

За мечтами о земле и воле

Ночь. Ужасен там и краток суд…

Лучше спать тяжелым сном медведя,

Спать и спать… Обломов, Домострой,

И цыганка, и Протасов Федя,

Добрый, ласковый… но труп живой.