Океан времени - [32]

Мчатся бесы, искрами мелькая,

Вьюга, кони дышат тяжело…

Но Волконская и Трубецкая —

И уже от сердца отлегло.

И такое же, как те, в кибитке,

Чудное лицо… Опять она:

Сонечка на улице в накидке…

Мармеладов… Страшная страна.

Буря мглою… Стелется и свищет,

И Хома над Гробом… Страшный час.

Может быть, она и нас отыщет,

Уничтожит каждого из нас.

Панночка прелестная из гроба

Смотрит… Буря мглою… Мелом круг…

Поднимите веки мне!.. и в оба

На меня и палец… ах! И вдруг

Буря мглою небо застилает:

Свет с Востока!.. Будет вам уже

Свет, когда рванет и запылает

Рядом — на восточном рубеже.

Буря мглою… Варвары под Римом

Под ударом Лондон и Париж.

Расставаясь с невосстановимым,

Ты уже на Западе горишь.

Ты горишь, как мы, как наше пламя,

Потому что ты жива всегда.

Буря мглою… но за облаками —

Ты как неподвижная звезда.

Нет, не с Запада и не с Востока

Эти незакатные лучи,

Этих глаз огромных поволока,

Этот лоб над пламенем свечи.

Маленькое пламя задувая,

Буря мглою… Только над звездой

Там, за вихрем, вечная, живая —

Божья Мать и рядом ангел мой.

«Я ничего не променяю…»

Я ничего не променяю

На еле уловимый свет,

В который город был одет.

Я навсегда соединяю

С Италией души моей

Величие могильных дней.

Как будто наше отрешенье

От сна, от хлеба, от всего —

Душе давало очищенье

И созерцанья торжество.

Пусть не смолкает свист метели

Точащей трещины и щели,

И пусть ворота на засов

Закрыты с девяти часов,

Пусть даже ржавый лязг затвори

Внизу, и волчий хрип мотора,

И голос дворника. Они

Проходят по двору. В тени

Неосвещенного фасада

Пусть ужас очерком приклада

И силуэтом башлыка

Коснулся твоего зрачка.

Пусть пролетают дни за днями

В чаду последней нищеты,

Насквозь пронизанной лучами

Неизъяснимой чистоты.

«Мелкий ход часов моих земных…»

Мелкий ход часов моих земных

Нежными руками передвинут.

Без тебя в пространствах ледяных

На кого же был бы я покинут?

Если ты умрешь, пока я жив,

Или от меня уйдешь к другому,

То будет только перерыв,

Быть уже не может по-иному.

С жалостью единственной и там

(Ты везде собою остаешься),

Если голос я тебе подам,

Неужели ты не отзовешься?

«Поля молчали за стеной…»

Поля молчали за стеной,

И крылья трепетали

Огромной бабочки ночной

На темном одеяле.

Что предвещала мне она?

Откуда прилетела?

Звезда из моего окна

Мне в сердце поглядела.

Оно забилось от тоски

По той, кто в отдаленном,

В столичном: телефон, гудки…

А в монастырском царстве сонном

У гостьи — белые кружки

На черном и зеленом.

Исповедь слепого

Мне говорил один монах

(Он был в миру поэтом):

«Гомер в божественных стихах

Был целым университетом

И был он, как созвездья, прост,

Но сам, увы, не видел звезд.

И был еще один слепец —

Великий был и он певец,

Воспевший ангельские сонмы,

Их светлый легион и темный,

Но мне, конечно, не дано

Побег Гомера и Мильтона.

Сближает нас пока одно:

Мучений слепоты корона.

Я сам литературный тип,

Не столь несчастный, как Эдип,

Но кающийся так же страстно

В том, что не менее ужасно».

«Но, падре, вы-то ведь святой», —

Воскликнул я. «Увы, сын мой.

Я грешен был от бессердечья.

И кара моего увечья

Заслуженна». — «Но если в рай

Вы не войдете, кто ж тогда…»

«Мой сын, быть может, невзначай,

Когда измучусь совершенно,

Как Савл, ослепший вдруг, и я

Войду в огонь любви нетленной.

Вот лучшие мои надежды:

Так наконец душой прозреть,

Чтоб смели Бога лицезреть

Мои немеркнущие вежды».

«Я слушал скрип и эхо за рекой…»

Я слушал скрип и эхо за рекой,

Когда среди полуденных пейзажей

Подпрыгивала в зелени сквозной

Телега с громыхающей поклажей.

Потом я слушал птичьи голоса

И, глядя на стремящуюся воду,

На зыбкие, речные небеса,—

В себе самом я чувствовал природу.

И эхо замирающих колес,

И дрожь, и ропот зелени кипящей,

И гул воды, бегущей под откос,

И тени, и лучи в нетемной чаще, —

Над чем-то, что на самой глубине

Пленительно проносится во мне;

И верится, что мы в руке одной:

И этот мир, который нас не знает,

И все, что называется душой,

Что эту землю жизнью заливает.

«Земля, исхоженная вширь и вглубь…»

Земля, исхоженная вширь и вглубь

(В пространстве и во времени сегодня),

Ты освежаешь бесконечных войн

Уроки и сказанья о походах.

Как «Илиада» и «Война и мир»

Нам близки… Агамемнон и Ростовы,

Как наши современники, живут.

Когда от берегов Архипелага

На горе Трое плыли корабли,

Когда Наполеон и Пьер Безухов

Смотрели хмуро, как горит Москва,

Должно быть, многие молчали так же,

Как мы сегодня. Человек всегда

Один и тот же в боли, и тоске,

И гордости, спасающей от страха.

«Ты в мире неуютном, как скитанье…»

Ты в мире неуютном, как скитанье,

Запомни беспокойные леса,

И нищих тягостные голоса,

И гул войны, и бунта нарастанье.

И если бы обманчивой корой

Лавина времени себя сокрыла

И в тихий и расчетливый покой

Людей усталых погрузила, —

Ты, искушенный, оставайся прост,

Ты помни о движенье непрестанном,

И мудрости научишься у звезд,

Горящих над неверным океаном.

«Истории дальние тени…»

О, как на склоне наших лет…

Истории дальние тени

Я вижу, но я вдохновлен

Не славой чужих поколений,

Не видом мечей и знамен.

Мне кажутся как бы родными

Не те, кто боялся огня,

И не победители — с ними

Что общего есть у меня? —

Но те, в ком последняя нежность

К земному тем стала сильней,

Чем явственнее безнадежность

Слабеющей жизни своей.

Холодно чувство сиротства