Океан времени - [35]

Такую (и такое) потеряв,

Но ей чужим или врагом не став, —

Тогда-то, может быть, и чувствуешь впервые

Всю жизни глубину… Мне трудно без России.

Мне трудно, потому что я ее поэт,

И для меня судьбы не может быть и нет

Достойнее и более желанной,

Чем ей полезным быть в работе неустанной

Над словом, над собой… Поговорим о ней.

Ее поэзия сначала — как ручей,

Речонка малая… Но и Днепра, и Волги

Течение сейчас беднее, чем недолгий

(Недавний) той, реки величественный ход.

Я там издалека. Уже тридцатый год

Я Запада нелегкие уроки

Лишь для тебя учу, мой край далекий.

Не слава мне, нужна — сознание, что есть

И у меня, о чем поведать той, чью весть

Живую слушают другие страны,

Вникая в голос твой единственный и странный.

О чем сегодня он? Не важно. Важно лишь,

Что и безбожная ты на огне горишь

Могучей веры… Вот что мне дороже

Всего в тебе, и как мое похоже

То удивление и трепет перед тем,

Что вижу я, назвав Синай и Вифлеем…

Так много у тебя совсем, совсем другого,

Так по-язычески твое играет слово

И так тебе свобода дорога

Жечь, и рубить, и лгать… Но твоего врага

Давно от всей души умею ненавидеть

За то, что он в тебе добра не хочет видеть.

Современникам

Да, я знаю, я вам не пара,

Я пришел из другой страны…

Н. С. Гумилев

Я вам тоже не пара, конечно.

Не случайно и я — акмеист, —

Для меня лучше мастер заплечный,

Чем собой упоенный артист.

Мне близки иудеи, Элладу

Научившие в первый же век,

Что искусство дает лишь отраду,

Но без Бога ты не человек.

Уцелел прорицатель патмосский,

Искажавший Платона язык,

А не вычурные недоноски

Поздней Греции. Наш материк

На великих устоях построен:

С совестью говорил иудей,

С честью — законодатель и воин,

С сердцем — женщина, Мать матерей.

Оттого я люблю Гумилева,

Что, ошибки и страсти влача,

Был он рыцарем света и слова

И что вера его горяча.

У другого певца и солдата,

У католика Шарля Пеги,

Есть черты гумилевского брата:

Трус и лжец для обоих враги.

Как они, огненно-плотояден,

Я веду очистительный бой

(К фарисеям любви беспощаден)

С вами, ближние, но и с собой.

Получил я такую подмогу

В зоркой мудрости светлой жены,

Что созрел наконец понемногу

Для труднейшей — духовной — войны.

1957–1958

«Помнишь, родная, как встретились мы…»

Помнишь, родная, как встретились мы

В дни моего нигилизма циничного,

Как ты меня поразила на том

Фоне греха, для тебя непривычного,

Смелостью чуткой и добрым умом,—

В дни мировой и берлинской зимы?..

Вот молодежь рукоплещет стихам,

А на экране жене моей будущей,

Верить еще не хотел я глазам,

В сердце печальном не верил я чуду еще.

Но постепенно мы стали одно,

Больше, чем наша судьба артистическая,

Выросла подлинность наша трагическая,

Темное как бы раздвинулось дно.

Вера отныне твоя и во мне

После ошибок и после страдания,

И на бездонной уже глубине

Наши сливаются воспоминания.

«Что вы можете знать о любви…»

Что вы можете знать о любви

С вашим холодом в юной крови?

Надо годы и годы в слезах

Друг за друга испытывать страх,

Надо годы и годы быть ей

Самым нужным из нужных людей.

На мгновение губы и руки,

На века испытанье разлуки.

«Сгорай, цветок. Сгорание — дыханье…»

Сгорай, цветок. Сгорание — дыханье.

Истлей, увянь!

Истрать пылание — существованье

И углем стань!

И человек гори, и все живое,

И ты, любовь моя,

И ты, о пламя дорогое,

Хоть жизнь твоя

Огонь совсем особенный: похоже,

Что ты навеки — пепел и зола, —

Ты будешь как цветы; другие тоже…

Но ты воистину была.

«Религия и вера — одаренность…»

Религия и вера — одаренность,

Особенный художественный дар:

В единственную Истину влюбленность

Сквозь очевидностей кошмар.

Бывают атеисты гениальны,

Полезны, искренни, добры,

Для них мы слишком театральны,

У них другие правила игры.

Но только мы в загадки не играем,

Для нас в конце — начало: гроб,

И смерти мы не оправдаем,

Не взяв ее атакой в лоб.

И как без смеха думать о прогрессе,

Искусствах и науках в мгле времен,

И как не отозваться: да, воскресе,

Когда и смысл, и дух, и вечность Он.

«Нам страшно думать, что в какой-то час…»

Нам страшно думать, что в какой-то час

И мы уйдем к безвестным и забытым.

Не оттого ли каждому из нас

Хотелось стать навеки знаменитым.

Мы верим памяти людей.

Нам говорят: поэт не умирает,

Он остающихся сопровождает,

Он жив в делах поэзии своей.

Но так ли это? Если даже имя

По праву повторяется в веках,

Дух только отражается в стихах

И никогда навек не связан с ними.

И что ему до слов, пропетых здесь,

В пространстве утомительном и тесном!

Покинув тело, он, быть может, весь

Впервые там раскрылся в неизвестном.

«Неожиданно я полюбил…»

Неожиданно я полюбил

Тех, которым не место в истории,

Тех, которым отпущено сил,

Как чахоточному в санатории.

Ты не сетуй над ними, не плачь,

Ты подумай: они как растения —

Нет у них ни особых удач,

Ни дерзаний — куда уж до гения.

Их душа разучилась роптать,

Притерпелась, как добрая пленница;

Сколько лет — тридцать шесть, сорок пять?

Прибавляй — ничего не изменится.

Наконец, обрывается счет,

Словно запись стирается клубная,

Лампы гаснут, и ночь настает

Бесконечная и дружелюбная.

«Для силы сладострастия…»

Для силы сладострастия —

Любви неразделенность,

Для нежного участия —

Надежда и влюбленность…

Но будни, если у двоих

Вся тайна мира и согласия,

По образу в любви святых

Пульхерии и Афанасия,