Океан времени - [37]

Долго клювики и ножки

Копошились надо мной.

«Стоит распятье на горе…»

Стоит распятье на горе

В снегу, в открытом поле…

И мне бы умереть в добре

Вот так по Божьей воле.

Но чтобы городская плоть

С ее ошибок адом

Не так висела, как Господь,

А как разбойник, рядом…

ПРЕДСМЕРТНЫЕ СТИХИ. 16–17 декабря 1958 [6]

«Дай мне погрузиться в ощущенья…»

Дай мне погрузиться в ощущенья,

Страшно удаляться в небеса,

Я лечусь от головокруженья,

Вслушиваясь в жизни голоса.

В восхищенье всё меня приводит:

И стада, и птицы, и поля.

Я старею, из-под ног уходит,

Но сильнее радует земля.

Как могила, глубока природа,

Жизнь в нее заглянет и дрожит…

Есть в любви чистейшая свобода:

От любого страха исцелит.

«Есть у каждого и страх, и боль…»

Есть у каждого и страх, и боль,

И ему доверенная роль.

Только наша боль совсем не та,

О которой переутомленные:

Мы с тобой как дерево креста.

И ладонь, гвоздем соединенные.

«Не времени, а совести стенанья…»

Не времени, а совести стенанья,

Всё остальное только дым,

И нет для нас ужаснее страданья,

Чем нами причиненное другим.

«Неизбежное сигнал даёт…»

Неизбежное сигнал даёт,

Но безумие останови-ка!

Только широко открытый рот

Для огромного, как небо, крика.

И такое из недвижных глаз

Горестно ликующее: поздно,

Словно в первый и последний раз

Жизнь свою оплакал, но бесслёзно.

«Губы иссохли, остались уста…»

Губы иссохли, остались уста,

Глаз не осталось: пара очей.

Сколько займет дней и ночей

Ночь Иоанна Креста?

«О, если б мне с нею обняться…»

О, если б мне с нею обняться

И в вечность вдвоем унестись,

О, если б над миром подняться!

Но слезы напрасно лились…

«Да будет так. Не мой же это дом!..»

Да будет так. Не мой же это дом!

Из тела никнущего жизнь Ты вынешь.

В смирении стою перед концом,

Но знаю, что Себя Ты не отнимешь,

Все это раньше быть могло,

Но медлил Ты, чтоб я и сердцем понял:

Отечество не Царское Село,

А благоденствие Твое в Сионе.

Кто псалмопевцу-грешнику ровня

В уменье петь и силе покаянья?

Но перед смертью есть и у меня

Свидетельство почетного избранья.

ДНЕВНИК В СТИХАХ. Поэма [7]

Часть первая (1935–1939)

И внемлет арфе Серафима

В священном ужасе поэт.

Пушкин

1

Хорошо писать на облаках,

Хорошо, что это бесполезно,

Хорошо, что лучшее в стихах

Безответно. В черной и железной

Связи поездов и городов

И могильных памятников все мы

Глохнем для небесных голосов,

И любви чистейшие поэмы,

В общем, пишутся ни для кого

(Не для автора ли самого?).

Если будет у меня читатель,

Может быть, его не удивит,

Что забыл я, как богоискатель,

Меру восхищения и стыд.

Но с двумя не говорит ли третий

Где-то там, на дивной высоте,

Если мы доверчивы, как дети?

Все мы братья и по суете,

И по муке. Встретимся же, дальний,

С дальним — в климате исповедальни.

Как ни утешительно узнать,

Что другое сердце отозвалось,

Что ему приятно повторять

Что-то из тебя, хотя бы малость,

Радостно при жизни, а потом,

Вероятно, и того блаженней, —

Не достойнее ли: ни о чем

Не загадывать и без сомнений

Делать то, что делаешь, любя

Все, что хочет выразить себя.

Это — пчелы, да, сегодня — пчелы

Над цветами или муравьи,

Это — море летнее и голый

Камень, и над всем глаза твои.

Ты, меня вводящая в природу,

Как впервые голос вводят в хор,

Ты со мной все глубже год от году

Проверяешь прошлого позор,

К новому меня подготовляя,

Словно здесь бывает жизнь вторая.

В образе Архангела с мечом

Я тебя всего яснее вижу.

Ничего, что в платье городском

Ты запоминаешься Парижу.

Ты давно покинула сама

Блеск и бестолочь столицы вздорной,

Окрестившей — «горе от ума» —

Жребий твой и в самом деле спорный:

Слишком он трагичен, слишком чист

Для красавицы и grande artiste.[8]

Да и что такое жрец искусства?

Грозную и с ним ведут борьбу

Не туда направленные чувства,

И читаешь у него на лбу,

Что до гроба здесь благополучен

И увенчанный не может быть.

Ведь мечта, с которой не разлучен

Был Толстой, — и участь разделить,

И владения с простым народом —

Не случайно кончилась уходом.

Если это и нелепый жест

И уже, конечно, запоздалый,

Лучших много ли найдется мест

В прошлом человечества? Пожалуй,

Лишь одно сильнее для меня

Более суровое виденье:

Гоголь перед смертью у огня,

И его, как жертва, сочиненье

На уже обугленных листах,

И почти безумие в глазах.

Что искусство? Как свечу, задули,

Стоит только буре жизнь рвануть.

Словно с облегчением под пули

Два поэта подставляют грудь.

Потому что дорожить не стоит

Через меру делом рук своих,

Потому что кровь обиды моет…

Может быть, у младшего из них

Все к развязке более готово

В середине странствия земного.

Лермонтова только увели,

Только сократили срок изгнанья…

Старший не ушел бы от земли,

От всего ее очарованья

Рано так, но формулы случай:

Моцарт и епископ Колоредо,

Пушкин — император Николай…

Муза, католическое credo,

Музыка и власть… Знакомый план:

Блага капелька, но весь тиран.

И мечтаешь: может быть, в лазури

Хорошо, а так не стоит жить —

Надо ненавидящих от дури,

Нежных от бездушия лечить.

Будь не слишком необыкновенен,

Друг, меня уверивший: дойдем! —

Я бы, вероятно, как Есенин,

На крюке висел под потолком.

Все чернее делалось и диче,

И явилась ты, как Беатриче.

Нет, не Беатриче, ведь она

Только символ чистоты небесной

И в поэзии наделена

Благодатью после жизни честной

И обыкновенной. Встреча с ней

В переулке слишком мимолетна,