Океан времени - [38]

И поэту от ее речей

Радостно, когда она бесплотна

И когда он лучшее свое

Выразил стихами за нее.

Ты не Беатриче, ты другая —

И, не только вечностью жива,

Говоришь со мною не из рая,

И свои лишь у тебя слова.

Ты не триумфально-безупречна:

В жилах — кровь, и для полубогинь

Слишком ты (без меры) человечна,

Но, далекая и от рабынь

С их мечтами об одном полезном, —

Вся ты и в реальном, и в надзвездном.

И задача легче у меня,

Чем у гениев литературы:

Твой, не обеляя, не черня,

Образ истинный — писать с натуры.

Что-то и в телесности твоей

Не совсем, по-моему, телесно,

Словно ты гостишь среди людей,

Будни ноткой радуя воскресной,

И в лицо, как можешь ты одна,

Ты сказала, в чем моя вина:

«Слабый и на легонькое падкий,

Мужа, если даже очень злы,

Не смущают резкие нападки,

И не опьяняют похвалы…

И в заботы о благополучие

Всем ты увязаешь существом,

Словно муха в кружево паучье,

И мириться любишь ты со злом

И его не слышать и не видеть

Из боязни сильно ненавидеть.

У тебя врагами каждый день

Были: неразборчивое счастье,

Как двойник, похожее на лень,

И безрадостное сладострастье.

Не умея не предпочитать

Дальним арфам чувственную лиру, —

Не очистившись, ты смел блуждать

В поисках ответа по эфиру.

Труд напрасный: в жизни и стихах

У таких, как ты, хозяин — страх.

Вам не раз, как будто за пределом

Здешнего — обманывает слух, —

Кажется, что, пренебрегший телом,

Вырвался освобожденный дух.

Но куда? В пространство ледяное,

Где — уже напрасно не зови!

Не утешит слабое, земное,

А высокий холод без любви,

Словно для приговоренных плаха, —

Школа мученичества и страха!»

Страха, что срываешься в дыру,

Видную из-за оконной рамы…

И подходит к смертному одру

Ужас в образе прекрасной дамы.

Ужас, все на свете потеряв,

Не увидеть и другого света,

И на части стонущий состав

У с ума сходящего поэта

Рвется, и к нему жена и мать

Смерть на помощь вынуждены звать.

Рано мы похоронили Блока,

Самого достойного из нас,

Менестреля, скептика, пророка

Выручил бы голос или глас…

А его лиловые стихии

С ней и с Ней (увы, «она» была

Отвлеченной) и любовь к России,

Даже и такая, не спасла…

Разве «та, кого любил ты много»…

Но молчу, не надо эпилога.

Жаль поэта! Он-то заслужил

Менее мучительной кончины…

Некто выбивается из сил

В тридцать лет без видимой причины.

И тогда, кто знает почему,

Что-то вроде медленной расплаты

Выпадет на долю одному,

А другому, худшему, — вожатый,

Чтобы поднимался вновь и вновь,

Чтобы высветлить пытался кровь.

Смерть ли до того была желанна,

Что узнать настала мне пора,

Что такое сердце. Окаянна

Для тебя душа, еще вчера

Низменная, твоего поэта,

Но ее ты любишь новый звук.

Беатриче льстивого привета

Не произнесла, и слез и мук

Данте стоила в преддверье рая

Отповедь ее. Меня такая

Ты остановила на земле.

Без лирического поцелуя

Ты со мной, потерянным во зле,

Так заговорила, негодуя.

И давно знакомые слова

Солнце слушало и все другие

Звезды, и на миг едва-едва,

Как понявшему на литургии

Смысл ее, — мне приоткрылось то,

Что забыл я и бездонно что…

2

Для меня и сельская эклога,

И моление о небесах,

И о бесконечности тревога,

И страдание в земных глазах —

Слиты воедино в чем-то вроде

Ощущения души живой

В новой удивительной природе,

Как и все открытой мне тобой…

С веком техники, борьбы, науки

Я уже и в мире, и в разлуке.

Мы о Том, Кто родился в хлеву,

Так примерно: сверху или снизу

К совершеннейшему существу

Все приводит. Только по капризу

Сотрясающих природу сил

Как же в ней могло возникнуть Слово?

Или в Нем себя освободил

Мир от притяжения земного

Страшными усилиями сам?

Здесь ли Он задуман или там?..

Он у нас и светлый, и лазурный,

И дающий все, что ни спроси, —

Словом, чуточку литературный

И торжественный: на небеси!

Но живущий не единым хлебом

Человек не так уже нечист,

И бледнеет перед звездным небом

Временами и позитивист,

И на дне трагедии любовной

Первый опыт веры не церковной.

«Я хотел бы веровать, как ты,

Без патетики религиозной.

От Него ли столько чистоты

У тебя и ласковой, и грозной?»

«Замолчи! Нельзя: сопоставлять

Имя с именами!» — «Мне понятен

Он, когда я смею обожать

Здесь тебя: уж слишком необъятен.

Больше, чем обряды и посты,

С Ним судьбу мою сближаешь ты.

Научи, какая же дорога

Для меня кратчайшая к Нему?

Молишься ли ты?» — «Я верю в Бога,

Но молиться либо ни к чему —

Он и сам тебя услышит, — либо

Хватит от души произнести

Два-три слова, например: «Спасибо»

Или же: „Спаси меня, прости!"»

«Как все просто у тебя. А мы-то:

Все разъедено, все ядовито.

Мы — какой-то в кляксах черновик

Будущей свободы планомерной,

Двух эпох еще не прочный стык…

Я не маловерный, двоеверный.

А, как ты, хотел бы цельным быть».

«Слушай совесть. Пытка в дни такие

Только по ее законам жить,

Но добра, как чуда в хирургии,

Грех не добиваться, и оно

Мучить для спасения вольно».

«Что же за меня в тебе болело,

Что, со мною нежностью делясь,

Словно лихорадочно за дело

Надо было взяться, ты взялась?

Я уже не молод, жизни новой

Мне, как ни хотел бы, не начать».

«Ни к чему, и к смерти, не готовый,

Ты бы должен прошлое понять.

Бывшего ничто не уничтожит,

И на нем душа учиться может».

Как печально ты произнесла:

«Бывшего» и грустно как смотрела.

Помню, у какого-то стола

Ты в каком-то городе сидела.

И, как в римском воздухе весной,

Дивное просвечивало что-то