Я прочно привязал веревку к камню весом около пятнадцати килограммов. Затем с трудом вполз на выступ скалы с пологой стороны, изнемогая от боли в левой ноге, но держа веревку, которая была привязана к камню. Я дал себе немного отдохнуть перед тем ужасным мучением, которое меня ожидало. Но это был единственный шанс на спасение — один против девяноста девяти...
Усевшись поудобнее, я втащил на скалу за веревку камень и еще раз проверил, хорошо ли он привязан. Затем свободным концом веревки точно измерил расстояние от края скалы до земли. Оно равнялось двум метрам. После этого привязал камень к ступне больной ноги концом веревки длиной в один метр. Теперь все было готово. Не видя света от боли, я стал на правую ногу над краем скалы и поднял руками камень, привязанный к ноге. Мой расчет был прост: брошенный камень дернет больную ногу, не долетев до земли, и вправит ее... или нет... Будь что будет! Я зажмурился и бросил пудовый камень вниз... Раздался хруст в колене, страшная боль пронзила все тело, и сильным рывком за ногу меня сорвало со скалы и швырнуло вниз... Даже теперь, спустя много лет, я не могу без содрогания вспоминать об этих ужасных минутах самолечения!
Упал я на мягкую землю, а не на камни, как ожидал. Сознание работало ясно. Но я лежал и боялся пошевелиться: а вдруг все эти мучения напрасны и вывихнутую ногу не удалось вправить? Прошло порядочно времени. Становилось все холодней. Боль как будто стала меньше или образовалась привычка к ней. Нужно попробовать встать. К моему удивлению и радости, на этот раз удалось встать на ноги без всякого труда и мучений. Опираясь на винчестер и стиснув зубы от боли, я сделал несколько шагов, быстро переставляя здоровую ногу, как это делают хромые лошади. «Лечение» оказалось не напрасным. Можно было брести по тропе, опираясь на винчестер, как на костыль.
У первого же ручья я долго пил, смочил горящую голову, сделал мокрую повязку на колено и опять потащился дальше.
Это был ужасный, мучительный путь. Он тянулся целую вечность. В особенности трудно было на подъеме в кедровнике и на перевале. Пришлось ползти, царапая в кровь лицо и руки о торчащие сухие сучья. Подниматься можно было только на одной правой ноге, и под конец ее колено стало «самовольно» подгибаться от перенапряжения.
Зато спускаться было легче. По ту сторону перевала еще сохранился зимний снег, и я, сидя, скользил по нему не менее полукилометра, дав отдохнуть правой ноге. Но, когда снег кончился, начался опять такой же мучительный подъем на предпоследний перевал.
Только в три часа ночи я добрался до палатки, смазал йодом раны, заполз в спальный мешок и мгновенно уснул.
Проснулся я в час дня. Все тело ныло, особенно болела нога. Насильно съев половину пресной лепешки, я с наслаждением напился холодного чая. Часа через два опять уснул и проспал до следующего утра.
Все тело горело. Весь день пил только холодный чай. Вероятно, была большая температура. Есть не хотелось. Несколько раз массировал руками больное колено; по-прежнему оно выглядело страшно. В море опять шумит шторм, и по палатке хлещет дождь. Что, если охотники выехали из Бичевника и шторм захватил их в океане?
На следующий день опухоль на колене заметно спала. Я попробовал встать, это удалось сделать без труда. Впервые за эти дни захотелось есть.
Еще через день я уже свободно бродил около палатки, правда сильно прихрамывая и опираясь на весло. Шторм не стихал. Охотников не было. Так прошло еще двое суток, и от опухоли не осталось и следа. Теперь можно было ходить без подпорки, слегка только прихрамывая.
Шторм ночью стих. Но море шумело высокими волнами. Все заволокло туманом. И, несмотря на это, охотники приехали. Я обрадовался мрачному Пиотровичу с такой искренностью, что он даже улыбнулся, пробурчав:
— Так варнаков и не дождались. Перевернуло их штормом, чево ли? Язви их...
Иванов «перевел» мне эту фразу: сейнера они не дождались. Упаковали свою добычу, все подготовили к отправке и оставили ждать судно своего третьего товарища, а сами приплыли ко мне ловить сивучат.
К вечеру волны совсем утихли, и с утра мы решили ехать в шлюпке к лежбищу. Я не сказал охотникам о своем приключении. Но Иванов заметил мое прихрамывание, однако или не придал этому значения, или постеснялся спросить.
Утром впервые я увидел океан совершенно спокойным, почти как озеро. Мы уселись в шлюпку и всего за полтора часа доехали до лежбища, часто сменяясь на веслах и нажимая вовсю.
В крохотном заливчике поднимался дымок костра, белела палатка охотников Шемяченского колхоза и была привязана шлюпка. Мы застали их за утренним завтраком. Они удивились, увидав нас. По их словам, сивучата стали появляться на соседних лежбищах начиная с 20 июня, и они думали, что мы уже произвели отлов и уехали. Приплыли они вчера вечером и убили несколько самцов с края лежбища, случайно не затронув основного стада. Очень много они видели на воде и на берегу трупов новорожденных сивучат — жертв шторма. Волнами беспомощных сивучат смывало с берега и разбивало о камни.
Они охотно согласились помочь нам. «Вот кого надо было бы нанять для отлова», — с грустью подумал я...
