Охотничий сезон - [3]
Через некоторое время война завершается обоюдовыгодным миром и обе страны живут в дружбе и согласии. Еще через какое-то время чудодей благополучным образом приказывает долго жить и, разумеется, заклинание теряет силу. Демон столь же благополучным образом пробуждается и продолжает путь.
И вот тут-то выясняется ужасная ошибка, которая всем выходит боком. Дело в том, что науку в волшебстве впервые стал применять этот самый чудодей, и во время войны он был первым и единственным представителем оного ремесла. Поэтому маги страны А не удосужились назвать его имя Демону; они просто приказали: «Пойди и убей учуда». После войны же этих ученых чудодеев и в А, и в Б, и повсюду развелось великое множество. Естественно, что Демон начинает щелкать их одного за другим как куропаток.
Отменить приказ невозможно, ибо Демон скорее сдохнет, чем не выполнит порученное задание.
Остановить его невозможно, ибо старикашка мертв, и формула заклинания умерла вместе с ним.
Возможно попытаться его убить (ибо демоны смертны) например, волшебным клинком, но беда в том, что Демон обладает необыкновенным чувством готовящейся на него засады и, что самое главное, совершенно недоступной простому человеку быстротой реакции.
Ученых чудодеев становится все меньше и меньше. Миру сказок грозит полное загнивание и упадок, ибо он может процветать только в союзе с наукой; без науки волшебство — пустой звук (равно как и наука без волшебства). Поэтому Высокий Совет Оставшихся Учудов создал этот межпространственный лаз и поручил ему обратиться к т. Белушину с просьбой о помощи. Только я, т. Белушин, могу спасти их.
Мы помолчали. Потом я говорю:
— Надеюсь, что этот Демон не вы.
— Ну что вы, — с грустью отвечает он. — Я вообще не демон. Это все камуфляж… Я тоже ученый чудодей, и в другом обличии хочу избежать неминуемой смерти… Боюсь только, что это не самый удачный выход; любой недруг… Знаете, Андрей Николаевич, у нас стало обычным явлением, что злопыхатели избавляются от своих врагов, выдавая их за учудов… Извините, я, наверное, слишком подробно рассказываю…
— Нет-нет! — бодро влезает Достоевский, о котором я уже подзабыл. — Ничуть! Продолжайте, пожалуйста. Знаете, у авторов современных детективов бытует мнение, что, чем обстоятельнее будут объяснения…
— Слушайте, Достоевский, вы уже стихами стали разговаривать! — взрывается учуд. — Вы свое дело сделали, теперь помолчите немного! Хватит о детективах, лучше поговорим о перспективах, да черт бы вас подрал! Поговорим лучше о том, что ждет всех нас в ближайшем будущем.
— Все это очень интересно, — вставляю, — но при чем же тут я?
— Вот об этом я и хочу сказать. Вы тот самый человек, который остановит Демона. У вас, дорогой мой Андрей Николаевич, реакция столь же невероятно быстра, сколь и у демона.
— У меня?!
Тут я начинаю хохотать; потом объясняю любезному псевдодемону, что из всех людей на Земле я последний, кто может ему помочь. Я объясняю ему, что и загремел в психушку как раз из-за того, что после той аварии, когда меня шарахнуло по голове, мои реакция и восприятие сделались патологически медленными. Заторможенность двигательных центров, нарушение связи «головной — спинной мозги», или как это там у докторишек…
Это вы читаете сейчас «Я пошел, я ответил». Нет, темп, что называется, течения мысли у меня в порядке, но чтобы ответить на вопрос или составить фразу, у меня уходит секунд десять — половина времени на понимание вопроса, остальное — на формулировку ответа. И на любой дистанции любая улитка не торопясь меня обставит. Раньше мои соседи по лечебнице просто бесились от этого, но теперь, как видно, попривыкли. Про меня даже байка есть: «Приходит Белушин к приятелю. Приятель говорит: «Ба! Белушин! Ну что новенького?» Через некоторое время этот самый приятель уезжает в отпуск, где с аппендицитом попадает в больницу и после повторной операции, увы, умирает. На его могиле вырастают цветочки, и тут Белушин отвечает: «Да ничего: вот зашел проведать, как ты?».
Так я и объясняю бедному «демону» — мол, самому неприятно, но факт, тот — я только теперь понимаю — и без меня это знает, поелику с ангельским терпением ждет мучительного рождения каждой моей сентенции. Ах да, он же копался в картотеке… Ну вот, а он, выслушав меня, отвечает:
— Дудки. Достоевский, давай.
И тут эта свинья Достоевский с размаху отвешивает мне пендель, а учуд в тот же момент стремительно бросает свечу прямо мне в лицо.
Расстояние между нами метра три. Но то ли от испуга, то ли от неожиданности я преспокойно
