Огонь Черных лилий - [3]

Главнокомандующий устало обвел глазами стол, и остановился на фотографии.

Всего на его столе стояло два посторонних от рабочего обихода предмета. Фото и рисунок, изображающий маленькую девочку.

Однако фото занимало Ясмина больше.

На выцветшей фотобумаге было изображение двух его друзей. Темнокожий и коротко стриженный Эдо в зеленом жилете на голое тело с автоматом на плече, и Винсент в черной водолазке, с пулеметной лентой, надетой крест на крест, и синем холщевом берете, венчающем голову.

Фотография была сделана на заре революции.

Как давно это было?!

Ясмин вздохнул.

Лукавый Эдо специально позировал с автоматом, который вроде принадлежал усатому полковнику из минерного батальона. Эдо всегда любил красоваться на публике, то чужой орден оденет, то огнемет Ясмина утащит. Но в бою мулат пользовался всеми дарами предков, он был ловок, быстр и, что немаловажно, бесстрашен. Его любимчиком стало мачете, и в умении управлять холодным оружием у него не находилось конкурентов.

Винсент…

Он всегда выглядел младше своих лет, а ведь они были ровесники, ну почти, он был всего на два года младше Ясмина. Странный мальчик с вечно бледной кожей, не поддающейся испепеляющему солнцу, и шелком черных волос, которые не портила даже ядовитая вода «городов-помоин». Он всегда был скорбно печален, что отражалось в блеске его бездонных синих глаз. Эта печаль покоряла и завораживала. Когда они с Ясмином впервые встретились, он сначала решил, что в глазах Винсента заключена вся боль старого несправедливого мира. Но шло время, а его глаза не менялись, наоборот печаль становилась глубже и страшнее, переходя в обреченность.

«О чем ты грустишь, призванный возродиться?» — много раз спрашивал Ясмин.

Но его друг лишь пожимал плечами.

Взгляд этих глаз менялся только в исключительных моментах. В пылу сражений и когда он иронизировал по поводу превратностей жизни, тогда и только тогда взгляд Винсента становился лукавым и озорным. Перекидывая кольт из одной руки в другую, выпуская во врагов обоймы патронов, он смеялся как ребенок, радуясь сокрушению старых цепей.

И, правда, как давно это было.

Ясмин перевел взгляд на маленький портрет девочки, стоявший в золотой рамке, выбиваясь из общего серебра кабинета.

— Бранжень, — шепнул главнокомандующий, — Ты одна имеешь право меня ненавидеть.

Белокурая девочка на портрете ответила укором серых акварельных глаз. Это была дочь Ясмина, малышка никогда не знала отцовской любви. А мир ничего не знал о малышке. Когда она родилась, Ясмин ушел, навсегда ушел, оставив опротивевшую супругу и еще грудную дочь. В те далекие времена, когда они впервые встретились с ее матерью, он был слишком юн, чтобы понять, страсть — не любовь. Его избранница происходила из более высокого сословия, но опьяненная вкусом любви, она пошла за избранником, спускаясь на самое дно, чтобы быть брошенной, как только ее чадо издало первые звуки, наполненных жизнью легких. Ясмин знал, он бесконечно виноват. Он уводил жену к границам любви, а привел в клоповник, и все, что досталось его невинной дочери в наследство — серая грязь мокрых улиц. Ясмин ничего не мог предложить взамен. Они даже не общались, да и не о чем было говорить.

Он просто ушел.

Навсегда.

И внезапно.

Встретил однажды на улице избитого до полусмерти шайкой воров парня с грустными синими глазами, который говорил о революции, как о поцелуе первой женщины, и понял, что жил зря. Ясмин принял решение идти за яркой звездой надежды к долгожданной заре нового дня.

Его семья ни в чем не была виновата. Но страдала лишь за то, что он их разлюбил, предпочтя Революцию.

— Когда-нибудь мы за все заплатим, — один раз сказал Винсент.

— Да, но я хочу, чтобы наше забытье продолжалось как можно дольше… — ответил тогда Ясмин.

Винсент засмеялся и лукаво облизнулся.

— Продолжай, — шепнул Ясмин.

Воспоминание рассеял телефонный звонок назойливого аппарата.

Ясмин со слабой надеждой сорвал трубку с сонного покоя на рычагах.

— Слушаю, — сказал он своим хриплым, но в тоже время мягким голосом.

На другом конце провода кто-то отрывисто заговорил.

— Я понял, Цербер, — безразлично произнес Ясмин, — Я не против подобных мер, если нужна санкция на расстрел, я выпишу…

Собеседник выплюнул наспех скомканные слова и заменил себя протяжными гудками.

Ясмин откинулся в кресле.

«Хм, — сказал он сам себе, — Даже на работе я думаю о его нежных губах, наполняющих меня сладкой влагой и озорном языке, который дарит столь острую негу ласк. Унизительно для меня, хотя и возбуждает до безумия. Жаль, что он обо мне никогда не думает…».

9:00

— Я думаю о тебе постоянно, Ясмин, — сказал чуть слышно Винсент, неотрывно следящий за сменой картины города из окна правительственной машины, — Не думаю, что ты платишь мне взаимностью. Кто я для тебя, — слова медленно перетекли в мысли, — Тряпичная кукла. Я ненавижу тебя за то, что ты со мной сделал. Ненавижу и обожаю. Ты бесчувственный айсберг, снежный король, а я твой Кай. Странно, что так назвали тебя… Знаешь Ясмин, сначала мне было больно, но потом, потом я стал испытывать наслаждения от твоих обжигающих прикосновений. Но больше всего…я возбуждаюсь, когда я побеждаю тебя. Когда от моих ласк ты едва ли не кричишь и еле сдерживаешься, а в конце, прежде чем ты испытаешь пик наслаждения, твои зрачки расширяются, а уголки губ чуть заметно сводит, вот тогда я по-настоящему ликую. Я ломаю твою маску бесчувственности, я топчу твою гордость и надменность, тогда я владею тобой и я твой господин. Ледяной король… убивший и воскресивший меня. И все же я каждый раз жду нашей встречи, хотя никогда тебе не признаюсь в этом.