Огни Анютинска - [10]

конечно же, не было. Только сырая земля, ночь и холод.

После выхода из города Леснинский шел уже около двадцати минут.

Наконец вдали показался какой-то потрепанный деревянный указатель со

стрелкой влево. Подойдя ближе, Леснинский увидел надпись: «Кореньки».

Перейдя шоссе, он повернул налево, на маленькую сельскую дорогу. Вскоре

по обеим сторонам показались низенькие заборы, за которыми виднелись

старинные деревенские домики. Только в нескольких из них горел свет, и

наблюдались хоть какие-то признаки жизни, остальные имели вид давно

заброшенных строений. Многие дома покосились, в некоторых не было

оконных стекол, и зияли дыры в крышах. «Вымирающий поселок», -

подумал Леснинский. Дорога закончилась маленьким «кольцом» -

площадкой, где располагалась автобусная остановка, на которой даже не

было расписания. От остановки шла тропинка, которая выходила на

платформу. Вокруг не было ни души. Леснинский поднялся по

полуразрушенной бетонной лестнице, ведущей на платформу. «Такое

ощущение, как будто я попал туда, где уже давно никто не жил. Как будто я -

«сталкер», и иду исследовать заброшенные места», - подумал Леснинский.

На часах было десять минут девятого.

Ждать. Как же мучительно это слово! Когда ждешь, время тянется

невыносимо медленно, и слышен удар каждой секунды, которую не спеша

отсчитывает стрелка. Но в этот раз ожидание было вдвойне мучительней:

оно сопровождалось холодом. Любимая бежевая куртка уже не спасала

Леснинского: хотелось спрятаться куда-нибудь, где хотя бы нет ветра, но

платформа была абсолютно пуста. К счастью, на ней оказалась одна низкая

скамейка, сделанная из двух больших досок, соединенных железными

прутьями, и не пришлось сидеть на полу. Но никакого навеса или «домика»

с кассой не наблюдалось. «Интересно, как же здесь людям ждать

электричку, когда дождь? Хотя кто тут ее ждет-то… только такие же

«сталкеры», как я», - заключил Леснинский. А Леснинского, в свою очередь,

заключил в объятья холод. Стало совсем темно, и только четыре бело-

синеватых фонаря освещали платформу.

«Сорок семь минут… сорок шесть…». Леснинский не знал, чем

заняться, чтобы хоть чуть-чуть ускорить медленный ход времени. Он достал

из портфеля тетрадь и ручку и решил написать краткую заметку обо всем,

что видел сегодня, но руки от холода перестали его слушаться. Вместо букв

получались какие-то непонятные иероглифы. Леснинский решил встать и

походить туда-обратно по платформе, надеясь, что ходьба его согреет.

Согревала она плохо.

Вообще, это томительное ожидание и этот истязающий холод можно

было перетерпеть запросто, если бы ко всему этому не приплюсовалось

усиливающееся с каждой минутой одиночество. «Когда я шел по городу, по

трассе и даже по этой полуразрушенной деревне, одиночество не было

настолько сильным, я его как-то не замечал. А теперь я понимаю, что я

совсем один. Нет, никакой обогреватель, никакая супермощная система

отопления, никакая июльская жара не дала бы мне столько тепла, сколько

могла бы мне дать Аня, будь она сейчас рядом со мной»…

Наконец вдали показался огонек. «Электричка!» - заорал в мыслях

Леснинский, - «Ну наконец-то я ее дождался!» Огонек постепенно

становился все ярче, и стал сопровождаться стуком колес. Старая,

дребезжащая электричка подошла к платформе и распахнула двери.

Тамбуры манили тусклым и уютным светом. Леснинский вошел в вагон,

который был абсолютно пустой. Состав тронулся и оставил позади угасший

день.

XI

«Просто странно. Ну как я, волк-одиночка, недоделанный поэт с

каким-то чудаковатым видом, могу даже думать о той, что прекрасней всех.

Она всегда крутилась где-то в высшем обществе нашей группы, была рядом

с самыми общительными и активными… А что оставалось мне, кроме как

сидеть в сторонке, рисуя в тетради узоры, порой непонятные даже мне

самому? Как всегда, был один. А теперь мечтаю обнять ее, идти рядом с ней

по той самой аллее, на которой я ни разу не был, но которую так хорошо

знаю… Но здесь, в этом вечно бегущем и вечно бьющем исподтишка мире

живут другие люди. Они не плохие, просто какие-то другие. Они для меня

настолько же чужие, насколько и я для них. Они хотят жить, они привыкли

бороться, чего-то добиваться, они могут изменить себя, если им это будет

необходимо. Я уверен, они многого добьются, ведь они – жители своего

мира, и пусть им будет в нем хорошо. А я… просто не такой. Мне не хочется

больше никакой борьбы… меня не закаляют проблемы, они только рождают

во мне ненависть и раздражение… я не стремлюсь к выживанию, потому что

я не держусь за этот мир… я в нем как будто временно, как в гостях… я

постоянно живу в своей колбе, в своем внутреннем мире, где все по-

другому… но периодически меня пытаются оттуда выдернуть, и мне это