Сегодня мне позвонили из больницы скорой помощи и сказали, что Ефим Григорьевич Голокост доставлен туда со множественными ранениями. Чуяло моё сердце! Рано или поздно, но этим должно было кончиться. Либо в руках самородка взорвалось очередное его изделие, либо соседи не выдержали наконец и заказали гения в складчину.
— Ранения — серьёзные? — охрипнув, спросил я.
— Нет, но… много. Кровопотеря, знаете... Пришлось переливание делать.
— А… причины?
В динамике как-то странно поперхнулись, словно борясь со смешком.
— Кошки драли.
— Какие кошки? — заорал я. — У него в дому отродясь кошек не было!
— Утверждает, напали во дворе.
— Кошки?! Стаей?!
— Н-ну… по его словам…
— К нему уже пускают?
Выяснилось, что пускают, и я немедленно вызвал такси.
* * *
На Ефима было страшно смотреть. Забинтованная голова уподобилась скатанному ребятнёй снежному шару, откуда выглядывали наружу лишь нос, рот и левое око. Великий изобретатель лежал укрытый простынёй до подбородка, но, надо полагать, прочие части организма тоже изрядно пострадали.
— Как ты, Фима?..
Отяжелённое пластырем веко с усилием вздёрнулось. На меня страдальчески уставился выпуклый тёмный глаз.
— Ключи… — сипло вымолвил потерпевший, кивнув при этом в сторону тумбочки.
Я выдвинул ящик и действительно обнаружил там ключи от квартиры.
— Езжай… ко мне… — заговорил он как бы в беспамятстве. — На столе ноутбук, а к нему подсоединено… Ну сам увидишь, что там к нему подсоединено…
— И что?
— Ноутбук… отформатируй…
— В смысле?
— В смысле… жёсткий диск… А что подсоединено… уничтожь…
— Как?!
— Раствори… в кислоте… Или на рельс положи… под локомотив… под трамвай… Но так, чтоб видели…
Определённо бредил человек.
— Фима, — сказал я. — Может, тебе принести чего? Фрукты, минералку...
Выпуклый тёмный глаз полыхнул гневом.
— Время пошло… — прохрипел мой изувеченный друг. Потом запнулся и закончил со страхом: — А может, уже и вышло…
* * *
Казалось, перед подъездом Голокоста происходит съёмка телевизионного сериала. Два дворника-таджика замывали последние пятна крови на асфальте, а у крыльца галдела небольшая толпа жильцов и жиличек.
— А я говорила! — надсаживалась одна. — Я говорила! Собак бродячих чипируете! А кошек?..
— Слышь! — возражали ей. — Вот только не надо тут про кошек! Чтобы кошки всем двором на мужика бросились?..
— Но бросились же!..
— Что случилось? — спросил я, подойдя.
Примолкли. Возможно, приняли за сотрудника в штатском.
— Да тут одного нашего… этого… кошки порвали.
— И свидетели есть?
Призамялись. В свидетели никому не хотелось.
— А вы кто? — спросили меня.
— Друг, — честно признался я.
— Чей?
— Ефима Григорьевича. Только что от него… из больницы.
— Слышь! — сказали мне. — Ну ты себе друзей заводишь… Это ж кем надо быть, чтобы котов достать?
— Да ладно вам их отмазывать! — вскинулась всё та же дама. — Адвокат нашёлся!
— Ну других же не трогают!
— Так видел кто-нибудь или нет? — допытывался я.
Оказалось, никто не видел. Только слышали.
* * *
Что же, интересно, произошло? Голокост обитал на втором этаже, и, пока я одолевал эти два с половиной пролёта, подумать успел о многом.
Кошки… Воля ваша, но что-то с ними в последнее время не то. Раньше — как? Каждая гуляла сама по себе — и вот, здравствуйте вам, организованная преступность! Попутно вспомнилась история, приключившаяся недавно с одной моей знакомой. Вываживала она собачонку. Сволочная, между нами, собачонка — кидалась с истерическим лаем на всё, что шевелится. И вот идут они с ней по скверу, а впереди с обречённым видом сидит посреди аллеи понурая драная кошка. И не убегает. А остальные (штук двадцать — крепенькие такие, бойцовые) расположились вдоль бордюра. С обеих сторон.
Дура-знакомая возьми да и спусти свою шавку с поводка. Та, естественно, хватает жертву за горб и начинает самозабвенно трепать. Тут-то её и накрывает кошачья банда. Её и кинувшуюся на помощь хозяйку. Кроме шуток! Она (в смысле, хозяйка) мне потом руки-ноги показывала: сплошь искусаны, исцарапаны. И пёсика пришлось к ветеринару везти.
Но эта история, так сказать, бытовая, жизненная. А вот когда в действие вмешивается ещё и Ефим Григорьевич Голокост с каким-нибудь своим безумным открытием, — тут жди чего угодно. Вплоть до конца света.
Что же он такое придумал, хотелось бы знать. Впрочем, сейчас узнаем.
С этой мыслью я и отомкнул дверь его квартиры.
* * *
Вошёл — и остолбенел. Навстречу мне в прихожую вылетел с воплем — кто бы вы думали? Котик! Чёрно-белый, как памятник Никите Сергеевичу Хрущёву работы Эрнста Неизвестного. Завидев распахнутую настежь дверь, заметался, и я поспешил её захлопнуть. Выскочит за порог — лови потом по всему подъезду!
— Киска, — укоризненно спросил я. — Так это твоих когтей дело?
Спросил, разумеется, в шутку. Во-первых, котик вроде бы не агрессивный, во-вторых, в четыре лапы человека так не распишешь, в-третьих, нападение случилось во дворе, а не в квартире, и доказательством тому — замываемый дворниками асфальт…
Вообще-то, как я уже упоминал, к домашним животным Голокост равнодушен. Если приютит кого, то разве что для опытов. Стало быть…
Подтверждая мою догадку, котейко крутнулся, предъявив на миг смуглую попку-пуговку. И не только её. Изнанка вздёрнутого хвоста была усажена по осевой линии десятком крохотных металлических бусинок. Словно на швейной машинке прострочили. Какие-нибудь датчики. Ну-ну…
