Огнепоклонники - [37]

У Язди сердце защемило от жалости. Он сморщился, стараясь удержать слезы.

— Не плачь, ты только не плачь, — еле слышно умолял Язди, гладя рыдающую девушку по шелковистым каштановым волосам. — Я не могу, когда ты плачешь… и незачем тебе так жить… я женюсь на тебе и заберу из этого жуткого дома. Да, я на тебе женюсь, — повторил он с крепнущей уверенностью, от которой Рози вскинула голову и посмотрела ему в глаза.

Рози взяла в ладони бледное, отчаянно уверенное лицо Язди и поцеловала в губы. Это был первый поцелуй Язди — а девушка была красива.

Фредди терпеливо слушал сына, постепенно наливаясь кровью. Он извлек из безыскусного рассказа больше, чем сын вложил в него. Фредди понял и нищету семьи Рози, и привычную нечистоплотность существования этой семьи. Но больше всего Фредди поразила детскость, с которой Язди повествовал о страданиях своей любимой.

— …привязали ее к кровати, приводили в комнату мужчин, — простодушно объяснял сын, умирая от сострадания, прижимаясь к отцу, чтобы вызвать и его сочувствие. Только уяснив себе, что сын не понимает смысла того, о чем говорит с такой непреднамеренной убедительностью — приписывая тем мужчинам собственную чистоту, воображая их смущение, их нежелание быть свидетелями позора Рози, — Фредди догадался, почему Язди говорит об этом не стыдясь. «Да он еще совсем ребенок!» — подумал Фредди.

— Папа, она так несчастна! Я должен жениться на ней, я же обещал… и я люблю ее, — убеждал Язди отца.

— Любишь? Нет, мой мальчик, ты хочешь жениться, потому что тебе ее жалко. Но нельзя жениться на всех, кого жалко. Я вот и бродячих собак на улицах жалею, и нищих, и этого безносого прокаженного, который приходит по пятницам, — что же мне теперь, взять всех их в дом? У тебя слишком доброе сердечко. Нельзя жениться на каждой собачонке, которую пожалеешь!

— Рози не собачонка!

— Все равно беспородная… полукровка она.

Язди мгновенно подобрался и отодвинулся от отца.

— Ну и что, если она не из парсов? — вспыхнул он. — Какое имеет значение, кто ее родители? Она же человек, так или нет? И прекрасный человек! Лучше всех зороастрийцев, которых я знаю!

Разъяренный узостью отцовского подхода, Язди сорвался с кровати, заметался по комнате.

Фредди спокойно перегнул пополам подушку, подложил себе под спину и откинулся к стене.

— Садись, садись, не из-за чего так волноваться! — утихомиривал он сына.

Язди присел на край кровати.

— Ты еще очень молод и не все понимаешь… а может, я уже стар и не понимаю тебя. Но вот что я хочу тебе объяснить… И заметь себе, не я один в это верю: так думали наши предки и на том будут стоять наши единоверцы до скончания времен. Может быть, тебе сейчас это чепухой покажется, но с годами ты начнешь сознавать и истину, и мудрость завещанного предками. Вот увидишь. Так хочешь выслушать, во что я верю?

Уловив просительность в голосе отца, Язди кивнул. Вопреки почтительному движению сыновней головы, Фредди видел по глазам Язди, что сын ему противится, осуждает точку зрения отца и только ждет, чтобы тот изложил свои предрассудки.

— Я верю, что из поколения в поколение, от родителей к детям передается крохотная искорка… наследственная память мудрости и праведности, загоревшаяся еще во времена Зороастра, волхвов, маздианцев… Вечное знание, которое постепенно совершенствует себя. Я не говорю, что только мы, парсы, обладаем им, другие тоже — христиане, мусульмане, индусы, буддисты… и они тоже из поколения в поколение хранят в чистоте божественный огонь. Ну, а что получается, когда чистая кровь смешивается с чужой? Бережно хранимая искорка попадает в совершенно чуждую и не подходящую ей среду. Разрушается тончайшая гармония, искра гаснет, разум возвращается к примитивному состоянию. Тебе самому это уже не страшно, ты уже унаследовал множество добрых качеств — сострадательность, честность, трудолюбие, — но подумал ли ты, какими будут твои дети? Ты хочешь жениться на девушке смешанной крови. В ней и так уже погашена божественная искра. А что же унаследуют твои дети? Они могут вырасти красивыми, но эта оболочка окажется пустой, и потом пойдут поколения, лишенные божественного огня. В этих людях будет проявляться надменность — без гордости, обидчивость — без самоуважения и сочувствия, амбиция — без чести… А виноват будешь ты.

Язди с горечью думал о том, с чего он взял, будто отец сумеет повести себя по-другому. Именно отца он почему-то представлял себе свободным от этих пережитков.

— Ты проявляешь такое же невежество и предубежденность, как все, — разочарованно заявил Язди. Он был напряжен и полон презрения. — А я с этой чушью никогда не примирюсь.

— Я не могу тебя заставить. Но хотя бы из уважения к отцу ты должен обещать мне подумать над моими словами. Можешь не соглашаться — это твое право. Но по крайней мере постарайся понять, почему я никогда не дам разрешения жениться на этой девушке.

— Мне стыдно даже думать об этой чуши!

Лицо Фредди отвердело, замкнулось в выражении боли и непрощения. Не говоря ни слова, он оттолкнулся от стены, сунул ноги в шлепанцы и вышел из комнаты.

Глава 23

В семь часов прислал сказать, что он ждет внизу, принц Камаруддин, младший брат наваба Панипура. Фаредун, Аллен и Пивовала заторопились к выходу. Аллен переоделся по случаю вечеринки в мешковатые брюки. Принц вышел им навстречу из сверкающего экипажа; после взаимных приветствий пожилые гуляки, исполненные решимости повеселиться, уселись в тонгу, нанятую Фредди. Алла Дитта, заткнувший за ухо клок ваты, надушенной жасмином, оглаживал нетерпеливого коня. По знаку Фредди он забрался на свое место, а его седоки с удобством расположились в экипаже. Алла Дитта взмахнул кнутом, и тонга тронулась.