Огненный дождь - [28]

сам горец, я узнал, как много значит

немая дружба камня для души.

Здесь добродетель станет человечней,

здесь терпко пахнет горькая трава,

и мрамор скал, и ледяные шлемы

во всей суровой красоте свободы

заставят их раскрыть глаза пошире,

чтоб лучше видеть родину свою.

Перевод Майи Квятковской

            К ГАУЧО^{66}{67}

Род отважный, постоянный,

полный первобытных сил,

ты отчизну воплотил

в конной статуе чеканной.

От удачи бесталанной

ярче жертвенность твоя —

так кровавая струя

из разверстой бычьей жилы

полыхает что есть силы

алым стягом бытия.

Ибо стойкость в злые годы —

так судьбой утверждено —

претворит сполна в вино

гроздья черные невзгоды.

Мера полная свободы

вам отмерится с лихвой

меж опасностью прямой

и отвагой непреклонной,

между острием факона^{68}

и певучею строкой.

В час великих испытаний,

что в веках прославил нас,

так же, как в счастливый час,

слышен голос птицы ранней.

Пайядора^{69} песнь в тумане

возвестила нам рассвет, —

и ушел за солнцем вслед,

в алом свете исчезая,

гаучо, избранник мая^{70},

он уж не вернется, нет.

Так прошел он по земле,

за собой оставив пламя,

поднимая бунта знамя

против жизни в кабале.

Крепко держится в седле,

скачкой пампу^{71} пробуждая.

Скачет с ним его родная

Аргентина за спиной,

охватив его рукой, —

радостная, молодая.

В Суипаче^{72}, в Айякучо^{73}

ратный путь его пролег —

там иссяк он, как поток,

низвегающийся с кручи.

Он, умелый и везучий,

зло любое исцелял,

он умом и силой взял

и в борьбе с самоуправством

верх одерживал лукавством —

легкий, звонкий, как реал^{74}.

Не колеблясь, за вождем

шел на смерть своей охотой;

стала сабля патриота

для него простым ножом;

простодушен, прям во всем,

верил он не без причины,

что и в горький час кончины,

в час борьбы и в час труда,

шпоры гаучо всегда —

украшение мужчины.

Есть в поэзии его

первого цветка приманка,

зорь весенних торжество

с конским ржаньем спозаранку;

и румяная смуглянка,

в холст одетая простой,

крутобедрой красотой

нам в сердца несет смятенье —

плод весеннего томленья,

спелым соком налитой!

Стал нам памятью о нем

только горький плач гитарный —

край его неблагодарный

отказал ему во всем.

Мы добра не бережем;

нам булыжник, право слово,

лучше слитка золотого;

без вины осуждена,

гибнет в наши времена

нашей родины основа.

Перевод Майи Квятковской

                   КОННЫЕ ПОВСТАНЦЫ

В нетерпенье, восторге мчится скакун счастливый,

над лесом железных копий ветер войны ревет,

но, могучий, не может он сладить с конскою гривой;

сверкающей саблей разрублен надвое небосвод.

Над горою скалистой, где гордый кондор гнездится,

улыбкой заря засияла, будит несметную рать

нашей Родины славной, румянит суровые лица;

строй смельчаков-повстанцев ничто не в силах разъять.

Всю землю заполонили каски, ружья, знамена,

в стране бескрайних просторов ныне один властелин,

и воля трубы военной властно и непреклонно

звучит нескончаемым гимном — гимном Южных равнин^{75}.

Запах конского пота; запах крови и славы!

Армия пьет победу, словно бутыль вина;

и смерть на полях сражений печатает шаг величавый,

и морем небесного света затоплена вся страна.

Перевод Виктора Андреева

Из сборника «Книга веры» >{76}

  ГРУСТНАЯ ПЕСНЯ

Ночь любви в печали

отдана молчанью,

под Господней дланью

души трепетали.

Одинок любой

грезящий о счастье.

Дремлет сад — во власти

тишины ночной.

Кажется, что он —

темный, в зябкой дрожи —

в нашу горечь тоже

грустно погружен.

Синь небес вуалью

черною затмилась,

будто породнилась

с нашею печалью.

Песнь грустней все боле,

словно бы она

оградить должна

нас от лишней боли.

А твоя рука

в кисее воздушной

с кротостью послушной

вздрогнула слегка.

Я и сам не знаю,

почему, как прежде,

в призрачной надежде

я ее ласкаю.

Но во мраке томном

знаем мы вдвоем:

жизнь моя — в твоем

грустном взоре темном.

И свои мечтанья

ты уже готова

перекрасить снова

в черный цвет страданья.

Скорбь твоих очей

с болью непритворной

говорит бесспорно

о любви твоей.

В поцелуе нежном,

скрыть страданье силясь,

горе притаилось

плачем безутешным.

Ты нежна со мною,

ибо поняла:

от любого зла

я тебя укрою.

Под льняной рубашкой

грудь твоя круглится,

пусть же мне простится,

что вздыхаю тяжко.

Признаюсь: порой

снятся твои ласки,

как в арабской сказке^{77},

в темноте ночной.

Ты еще юна,

но в твоей печали,

временной едва ли,

скорбь судьбы видна.

В каждый миг я знаю:

чем ты мне родней,

тем, увы, скорей

я тебя теряю.

Долог сон мечтаний,

радости кратки.

Будущей тоски

не прожить заране.

Страшно мне, что ты

с грустью неземною

мне махнешь рукою

с горней высоты.

Больно видеть мне,

но я вижу ясно:

до чего несчастна

ты в спокойном сне!

Как в тиши ночей

ты любима мною, —

днем надежно скрою

я в душе своей.

В дымке заоконной

звездный небосвод,

как корабль, плывет

над садовой кроной.

Заслонил звезду

сад густой листвою, —

так бы нам с тобою

спрятаться в саду.

Если б хоть отчасти

вешними ночами

плакало звездами

небо нашей страсти!

Будем безусловно

узнавать все чаще:

грусть томленья

слаще радости любовной.

Перевод Виктора Андреева

      БЕЛОЕ ОДИНОЧЕСТВО

В безмятежном покое сна,

в белом сиянии лунных шелков

ночь,

красавица нежная,

воплощенная тишина,

опускается на безбрежный небесный свод

и расплетает

косы,

волшебные кроны

лесов.

Только бессонное око

циферблата на темной башне

тщетно сверлит бесконечность,

роет ямку в песке;

циферблаты раскатывают