Леопольдо Лугонес
Необъяснимое явление
Одиннадцать лет прошло с тех пор. Я разъезжал тогда по сельским районам провинций Кордова и Санта-Фе, запасшись рекомендательными письмами, чтобы не останавливаться в скверных гостиницах строящихся посёлков. Мой желудок, вконец расстроенный ежедневным мясным салатом с укропом и, как судьба, неотвратимыми орехами на десерт, нуждался в основательной поправке. Последняя поездка не сулила ничего хорошего. Никто не мог подсказать мне, где можно заночевать в том селении, куда я направлялся. Тем не менее дела не терпели отлагательства, и тут на помощь пришёл благоволивший ко мне мировой судья.
— Знаю я там, — сказал он, — одного вдовца-англичанина. У него самый хороший дом в посёлке и кое-какие земли, кстати, очень недурные. По роду деятельности мне приходилось оказывать ему кое-какие услуги, что может быть вполне приличным предлогом для рекомендации, и если это возымеет действие, он вас отлично примет. Я говорю "если возымеет действие", потому что мой знакомый хоть и порядочный человек, но не без причуд. К тому же он на редкость скрытен. Никому ещё не удавалось проникнуть в его дом дальше отведённой для гостей спальни, а гости бывают у него не часто. Это мало обнадёживает, но больше ничем помочь не могу. Если хотите, я дам вам рекомендательное письмо, а там как повезёт.
Я согласился и немедленно отправился в путь, несколько часов спустя прибыв к месту назначения.
Ничего привлекательного в этом месте не было. Крытый красной черепицей вокзальчик, на перроне — скрипящая под ногами угольная пыль, направо — семафор, налево — водокачка. Впереди, на запасных путях, — полдюжины вагонов, ждущих погрузки, а дальше, под навесом, — гора мешков с пшеницей. За насыпью расстилается жёлтая косынка пампы; вдали рассыпаны небеленные домишки с неизменной скирдой на задворках; кольца дыма от идущего где-то за горизонтом поезда, и в лад всему сельскому тону пейзажа — бескрайняя умиротворённая тишина.
Как и все постройки недавнего времени, домишки располагались с незамысловатой симметричностью. Соразмерность сквозила и в облике осенних лугов; какие-то батраки шли на почту за письмами. Я спросил у одного, как найти нужный мне дом, и он сразу показал дорогу. По его тону я заметил, что к хозяину дома здесь относятся с почтением.
Он жил неподалёку от станции. В нескольких сотнях метрах к западу, у обочины, обретавшей вечером лиловый оттенок пыльной дороги, я увидел дом с карнизом и ступенями при входе, отличавшийся от других какой-то вычурностью. Садик перед домом, дворик, обнесённый стенкой, над которой торчали ветви персикового дерева. Всё это дышало свежестью и благодатью, но казалось нежилым. В вечерней тишине там, над пустынным распаханным полем, этот похожий на коттедж домик источал тихую грусть, точно свежая могила на заброшенном кладбище.
Подойдя к садовой решётке, я обратил внимание на розы, чей тонкий аромат смягчал дурманящие испарения свежеобмолоченной пшеницы. Между деревьями, до которых можно было дотянуться рукой, привольно росла трава, у стены стояла ржавая лопата, усики вьюнка оплетали её рукоятку.
Я толкнул калитку, прошёл через сад и не без робости постучал в дверь. Прошло несколько минут. Где-то в щели загудел ветер, усиливая ощущение безлюдья. Я постучал ещё раз и вскоре услышал шаги. Рассохшаяся деревянная дверь со скрипом отворилась. На пороге стоял хозяин дома, он поздоровался со мной. Я протянул ему письмо. Пока он читал, я, не стесняясь, разглядывал его. Крупная лысая голова, гладко выбритые щёки, аристократический рот, прямой нос. Вероятно, он был склонен к мистицизму. Его надбровные дуги, выдававшие импульсивный характер, уравновешивали презрительное и своевольное выражение подбородка. Этот человек мог быть и военным, и миссионером. Чтобы довершить впечатление, мне хотелось взглянуть на его руки, но видна была только тыльная их сторона.
Прочитав письмо, он пригласил меня пройти в дом, и всё остальное время до ужина посвятил моему устройству. Только за столом я начал примечать нечто странное.
Я обратил внимание на то, что моего собеседника, при всех его безукоризненных манерах, Как будто что-то тяготило. Его взгляд, устремлённый в угол комнаты, выражал тоскливое беспокойство. Но так как именно на это место падала тень от его фигуры, Я, поглядывая украдкой в ту сторону, ничего там не мог разглядеть. Впрочем, возможно, мне это показалось, и просто хозяин отличался рассеянностью.
Тем не менее беседа была оживлённой. Мы говорили о разгулявшейся в соседних посёлках холере. Мой хозяин был гомеопат и не скрывал удовлетворения от встречи с единомышленником. Но вдруг обронённая мною фраза изменила тон нашей беседы. Разговор о действии малых доз навёл меня на мысль, которую я поспешил высказать.
— Воздействие на маятник Рюттера близости какого-либо вещества, — сказал я, — не зависит от его количества. Одна гомеопатическая пилюля вызывает такие же отклонения, как пятьсот или тысяча пилюль.
Я сразу же заметил, что хозяина заинтересовало моё наблюдение. Теперь он смотрел на меня.
— И всё же, — отвечал он, — Рейхенбах опроверг этот довод. Я полагаю, вы читали Рейхенбаха?
