Офицерский крест - [82]

Сначала были долгие и жадные поцелуи, во время которых Тормасов основательно разминал тонкими и короткими пальцами грудь Людмилы.

Затем она дала понять ему, что хочет раздеться и, повернувшись к нему спиной, подставила длинную молнию на том самом, коричневом австрийском платье, – Тормасов одной рукой дергал ее, а другой ловко расстегивал ремень своих брюк….

Людмила быстро сняла с себя платье с белым кружевным воротничком. Ну а то, что было дальше, чуть ли не довело Гаевского до инфаркта. Людмила, его Людмила, которую он с тайной печалью считал фригидной, которая не позволяла в их семейной спальне «вольности» с ним (частенько цитируя этого проклятого Набокова «в сексе есть что-то животное»!), там, в спальне Тормасовых, вела себя безо всякого стеснения, с какой-то проститутской смелостью отваживаясь на такие ласки и позы, которые дома всегда считала бесстыдными…

Тормасов, закрыв глаза, по-бычьи мычал от наслаждения, доставляемого ему ее трудолюбивым ртом и ее руками, на одной из которых мелькал перстень с красным камнем, подаренный Гаевским на день двадцатилетия совместной жизни, а на другой – золотое обручальное кольцо.

Сердце Гаевского бесилось в груди так, словно хотело вырваться наружу. Тормасов разделся полностью и, склонясь, к совершенно голой, услужливо раздвинувшей ноги Людмиле, принялся теперь доставлять ей удовольствие своим болтливым профессорским языком.

Камера явно была спрятана где-то у изголовья кровати и было видно, как Тормасов, словно из-за кучерявого бруствера хищно поглядывал на Людмилу, бьющуюся в агонии наслаждения.

– Войди в меня, милый… Скорее войди в меня! – срывающимся умоляющим голосом крикнула она и он тут же выполнил ее просьбу.

Звук видео был отменный: Людмила то нежно стонала, то протяжно подвывала, – такой она никогда не была в своей спальне… Гаевский хорошо видел ее пальцы с длинными алыми ногтями, которые впивались в тощие бицепсы Тормасова, он слышал призывные, умоляющие слова Людмилы:

– Еще, еще, еще милый… Не останавливайся! Какой он у тебя большой! О, как я его чувствую! Спаси… Спаси… бо!

И снова стон – ее протяжный финальный стон, перешедший в сладостный крик…

Гаевскому показалось, что он сейчас же умрет от сердечного приступа и потому остановил видео, закурил и нервными шагами сошедшего с ума человека стал зигзагами расхаживать по своему маленькому кабинету, затягиваясь сигаретой так, что она быстро сгорала, и он выколупывал из пачки очередную.

Накурившись, он рванул с себя галстук и бросил его куда-то в угол. И снова нажал кнопку «Пуск».

Два обнаженных тела – мужское и женское – время от времени меняли любовные позы, трудолюбиво добывая взаимонаслаждение…

35

Взбешенный увиденным, с кипящими сумасшествием глазами, он ринулся на машине в университет, плохо соображая, что с ним происходит, – проскочил у Белорусского вокзала на красный, а на Тверской пересек двойную сплошную, не слыша, как шедший ему навстречу Мерседес укоризненно и грозно замычал рваным баритоном.

Он уже знал, что убьет ее прямо там, в аудитории, где она читает лекции, прямо на глазах у студентов.

Правда, еще не решил, как именно и чем именно ее убьет. Ни пистолета, ни даже перочинного ножа у него не было. Наверное, он убьет ее стулом, да-да, стулом, тяжелым стулом или цветочным горшком, наконец (если он, конечно, там есть). Он раза три объехал вокруг университета, пока, наконец, не нашел место для парковки.

* * *

– Я – муж Гаевской Людмилы Георгиевны с русской кафедры… Вот мои документы…

– Я вас знаю, товарищ полковник, – уважительно сказал ему на проходной охранник в черном и зевнул в кулак, – вы у нас уже как-то были… А я, между прочим, когда-то прапорщиком в Генштабе на первом посту стоял! – он сказал это гордым тоном, и уже унылым, стеснительным добавил, – а теперь вот тут прозябаю…

Охранник повернулся к стене, поелозил пальцем по висевшем на ней расписанию занятий и взглянул на часы:

– Людмила Георгиевна сейчас во второй аудитории. Это по коридору направо. Но вам придется подождать. Лекция только что началась…

Гаевский шел по коридору и чувствовал, что его намерение убить изменницу-жену почему-то остывает. Оно теперь было не таким решительным, как в те страшные минуты, когда он просматривал видео.

Та, прежняя, звериная злость, таяла. В нем опять, как это часто бывало в те моменты, когда надо было принять трудное решение, появились два Гаевских. Первый словно говорил ему, – твой гнев праведен, жена тебя предала, ты должен наказать ее!

Этот, первый, был похож на адвоката, всецело оправдывающего намерение Гаевского покарать жену. Второй же выступал в роли адвоката Людмилы и спрашивал Артема Павловича: «А разве ты не изменял жене? Тебе можно, а ей нет?»…

Ответа не было.

Гаевский остановился у высокой деревянной двери с большой, похожей на тонкогорлого лебедя, цифрой «2», потоптался там, глядя то в одну, то в другую сторону длинного коридора, взялся за толстую медную ручку и слегка потянул ее на себя.

Через узкий проем он увидел жену, – она со скрещенными ниже груди руками степенно расхаживала вдоль длинного стола и кафедры, на которой лежали белые листы.