Офицерский крест - [79]

– А меня подлецом, – мгновенно ответил Гаевский, встал и вышел из бара.

* * *

В тот же день он снова позвонил на домашний номер Натальи, – там трубку когда-то брала глуховатая старушка с немощным голосом, – видимо, мать Натальи. На этот раз трубку подняла женщина с резвым и скрипучим голосом:

– Алле! Слушаю вас!

– Здравствуйте, Наташу можно? – спросил Гаевский.

– Нет нельзя, – сухо ответила женщина, – она здесь больше не живет. После смерти матери Наталья Ивановна квартиру продала, теперь я тут хозяйка.

Несколько раз Гаевский подкатывал к Таманцеву, пытаясь все же через его связь с Юлькой выведать место нахождения Натальи. Но Юлька крепко держала язык за зубами.

На сороковой день после смерти Кружинера Гаевский поехал на Троекуровское кладбище со слабой надеждой на то, что, возможно, встретит там Наташу. Но из-за пробки на Рябиновой улице появился у припорошенной снегом могилы Кружинера уже тогда, когда там увидел лишь Даниловну. Она в черном одеянии сидела на раскладном стульчике у белого кладбищенского холмика и сметала голой рукой снег с прислоненного к деревянному кресту веселого портрета Якова Абрамовича.

– Вот, пришла проведать Яшу… А заодно и своего Петю, – со скорбным вздохом сказала она Гаевскому, – я, наверное, и там… (тут она показала в небо скрюченным подагрическим пальцем)… И там буду разрываться между ними…

Гаевский предложил старушке довезти ее до дома, но она отказалась:

– Спасибо, я еще тут побуду… Мне некуда больше спешить…

Артем Павлович осторожно, как бы невзначай, спросил ее про Наталью.

– Уехала твоя Натуля… После смерти мамы продала квартиру и уехала… Уехала и все… Я даже попрощаться с ней не смогла, я в больнице лежала. А ты чего спрашиваешь? Упустил девку или что?

Гаевский молчал, не зная, как ответить.

Даниловна вытерла краем черной шали морщинистое лицо розовато-парафинового цвета, на котором таяли снежинки, и, по-бабьи горестно вздохнув, продолжила:

– Вот такая она у нас жисть, милок. На одних женимся, а других любим… За одних замуж выходим, а по другим сохнем… А я-то думала, что у тебя с Наташей все срастется. Ты вон как за ней увивался… Цветы по утрам носил… Все разведенные… Да и не разведенные институтские бабы ей страшной завистью завидовали… Все судачили – какого мужика отхватила. А оно, видать, у вас вкривь да вкось пошло… Ты даже не знаешь, где теперь она…

Где-то близко, за каменными и деревянными крестами и могильными оградами, со страшным надрывом рыдала женщина.

– Юра, Юрочка мой родимый, как же мне теперь жить без тебя? – слышал Гаевский, ступая по припудренному снежком фиолетовому гравию кладбищенской дорожки.

Крик женщины был таким сильным, таким надрывным и таким громким, что с облысевшей липы над свежей могилой с желтым и тощим деревянным крестом осыпались черные вороны…

32

Служба Гаевского в институте шла своим чередом. Где-то весной на том же полигоне под Астраханью ожидалась новая серия испытательных запусков «Громовержца». Дело двигалось к финалу, конструкторы уже поговаривали, что осенью, возможно, проект окончательно выйдет на финиш, но тут генерал Курилов привез из Генштаба новые условия технического задания – теперь надо было разработать еще и программу привязки новой ракеты к другим комплексам системы противовоздушной и противоракетной обороны.

Журбей встретил Курилова свирепым взглядом гоголевского Тараса Бульбы, узнавшего о предательстве сына Остапа:

– А чем вы там в Генштабе раньше думали? Извините… задницей? – возмущенно говорил он генералу, поскольку всегда раздражался, когда заказчики вносили в проект такие требования, которые откладывали его завершение. Но Курилову на сей раз каким-то магическим образом удалось убедить Игоря Романовича, что в данном случае это уже не промашка и не каприз Генштаба, а «работа на опережение с дальним прицелом».

Генштаб торопил Журбея. Журбей торопил свою команду.

Работы было невпроворот. Гаевскому все чаще приходилось прихватывать и субботы, и воскресенья. В конце зимы и в начале весны отдел программистов и вообще месяцами вкалывал уже без выходных.

А в будние дни Гаевский все так же приходил в бар на обед, с собачьей грустью в глазах поглядывая на столик в углу, под старым фикусом, где некогда он много раз сиживал с Натальей во время их былых свиданий. За этот столик он уже больше никогда не садился, – ностальгические воспоминания выжигали душу.

Вместе с Таманцевым (он стал уже подполковником) и Дымовым в баре появлялись молодые программисты из гражданских, – оба офицера явно чувствовали себя в их говорливой кампании демиургами.

Гаевский сидел за соседним столиком и слышал:

– Неохлаждаемая головка самонаведения… Инерционно-радиокомандная система управления… Одноступенчатый двигатель разгоняет ракету до скорости… Запуск осуществляется отделяемым стартовым ускорителем…

В какой-то момент Таманцев отвлекся от разговора с молодежью и посмотрел на Гаевского, – легкая дружеская улыбка на лице подполковника почему-то резко сменилась хмурым выражением. Артем Павлович даже насторожился и подумал, что, видимо, какая-то нехорошая, тревожная мысль мелькнула в голове Таманцева.