Одной крови - [35]

Игорь, шаркая тапками, побрел к лифтам.

Вернулась Юля:

— Ты чего так долго? Я сейчас такого странного…

— Мне вырубали яичники.

— Как это?

— Укол в живот сделали. Все, я временно не могу иметь детей.

— Зачем?

— Чтобы химиотерапия не убила яичники насовсем, их искусственно убивают на время.

— Жесть какая.

— Угу.

* * *

Документы были оформлены. Карта с описанием протокола подписана. Во второй половине дня должно было начаться лечение, суть которого умещалась всего в трех словах. Умри. Все. Живое.

28

— Ром, давай уедем из Москвы? Здесь нельзя жить. Это противоестественное место. Оно пропитано злом. Это город, в котором никто никому никогда не перезванивает. Этот город сорвался с петель. Это город, в котором никто не может. Это город, в котором всегда не сейчас, а потом. Здесь невозможно встретиться с друзьями, проще поехать в Берлин и сделать это там. Это помойка. Это паленый метамфетамин: все очень быстро, дорого, как-то сомнительно, удовольствия нет, но обязательно дурно и неприятно. Как же можно жить в этот бездонном безграничном городе, в котором двадцать минут ты едешь от метро на маршрутке, но все равно находишься как бы в центре? Этот город про злость, ксенофобию, зависть, тщеславие. Этот город делает людей стариками к тридцати годам. Этот город — липкая паутина, в которой запутались деньги, амбиции и ненависть. Раковая метастазирующая неоперабельная опухоль, а не город. Я здесь себя чувствую грязным автомобильным колесом. Живешь с мыслью о том, как же чертовски повезло, что рядом с домом есть неплохой продуктовый магазин и не нужно до него никуда ехать, можно дойти пешком. Как этому можно радоваться? Меня сводит с ума эта радость. Я страдаю в этом городе. Будто бы болею. У меня правда очень нехорошее предчувствие, что он меня может подкосить, угробить. Я и правда тут заболею. Давай уедем?

— И будем, Юль, как в студенчестве, жить в электричках? Так лучше?

— Лучше в электричках, но жить, чем без них, но все время куда-то бежать и даже по сторонам не смотреть.

— Посмотрим, Юль.

— По сторонам?

— По сторонам тоже. И о твоем предложении подумаем.

— Ты всегда так говоришь. Ты из аэропортов не вылезаешь. Ты Москву воспринимаешь, как перевалочный пункт. А мы с Лукой тут задыхаемся.

— Посмотрим, Юль.

— Да ничего ты не будешь смотреть.

— Буду.

— Когда ты летишь, Ром?

— Послезавтра.

— Надолго?

— На две недели.

— Отлично. Куда?

— В Лондон. Там погромы. Полгорода воюет с полицейскими, бандиты грабят магазины. Надо ехать. Это интересно.

— Ужас какой! В Лондон! Только не Лондон! Где это вообще?

— Ну прекрати. Это моя работа. Она такая, какая есть. Иногда в Челябинск. Иногда в Лондон. Иногда в Самару. Иногда в Пхеньян. Это работа!

— А это, вот это, вот это все московское дерьмо вокруг — наша жизнь. Давай переедем, умоляю. Лука постоянно кашляет и сопливит тут. И я тоже как-то разваливаюсь.

— Посмотрим.

— Прекрати это повторять.

— Я напишу тебе письмо из Лондона. Обещаю.

— Я тебе не отвечу. Обещаю.

29

Доктор Алина Сергеевна зашла в палату в начале третьего. Она принесла несколько баночек с лекарствами — «Преднизолоном» и «Натуланом». Еще принесла три пакета. Один из них был заполнен красноватой жидкостью, два других — прозрачной. Баночки и прилагающийся к ним вырванный из блокнота лист, на котором аккуратным почерком было написано расписание приема лекарств, доктор положила на полку. Пакеты с прозрачной жидкостью оказались там же. Пакет с красноватой Алина Сергеевна повесила на капельницу. Юле аккуратною, с ювелирной точностью, безболезненно вставили в вену катетер. К катетеру подсоединили трубку:

— Смотрите, Юля, вот этим колесиком вы можете регулировать скорость капельницы. Если капать будет слишком медленно, открутите немного. За четыре часа этот пакет должен кончиться. Вы нажмете кнопку вызова медсестры. Она придет и поставит следующий пакет. Сама процедура безболезненная, последствия могут быть чуть позже. Основное — тошнота. Не бойтесь ее. Многие мои коллеги — да и я сама — склонны думать, что тошнота во время химиотерапии является проявлением адекватной реакции вашего организма на выбранный препарат. А вот если не тошнит, то это странно. Все ясно?

— Ясно.

— Тогда поехали.

Алина Сергеевна покрутила колесико и вышла, оставив нас наедине друг с другом и с пакетом химического красноватого бульона.

Кап-кап-кап-кап.

Дверь на общий балкон, опоясывающий собой здание, была приоткрыта. В палату залетал ветерок, заставляя занавеску на окне пританцовывать.

Кап-кап-кап-кап.

Юля лежит, привязанная одной рукой к капельнице, впадает в дрему. Я лежу напротив, тревожно смотрю на эти завораживающие, гипнотизирующие рубиновые капли, падающие из пакета. Я слежу за каждой из них. Слушаю их. Разговариваю про себя с ними: «Прошу вас, сработайте. Умоляю вас, капли, родные, только сработайте. Какая вам нужна жертва? Какое секретное слово нужно произнести, чтобы вы уничтожили эти сраные раковые клетки?»

Кап-кап-кап-кап.

Я смотрю на капельницу и представляю, как капли расправляются в теле моей жены с опасным кровожадным убийцей. Представляю, как здоровые клетки восстанавливаются и покрывают собой выжженное поле. Я воображаю Юлину иммунную систему и прошу ее потерпеть, набраться терпения, без которого сейчас ничего не выйдет. Юля дремлет.