Однополчане - [25]

Вихров улыбнулся, сделал короткую паузу и, помрачнев, продолжал:

— Что ни сводка, так одни и те же страшные слова: оставили столько-то городов и сел, не вернулось на свою базу с десяток наших самолетов. К этому никогда не привыкнешь. Не пора ли, дорогие товарищи летчики, остановить врага, чтобы в тылу, в цехах и дома ваши семьи смогли слышать только радостные вести. А самолеты будут, оружие будет, — он поднял большой жилистый кулак, внушительно потряс им.

Когда Вихров замолк, поднялся командир полка. Четко, словно клятву давая, сказал:

— Передайте нашим, пусть работают спокойно, врага мы бьем, будем бить впредь и, верьте, прикончим. Причем — в собственной его берлоге.

* * *

В лазарет Якова сопровождал Дружинин. Долго молчали. И уже в самом конце пути Колосков задумчиво проговорил:

— А ты помнишь, Григорий, первый наш день в полку? И недавно это было и в то же время очень давно.

— Да, тогда нас было трое из одного училища… Лучше б третьего не было…

— Кто же знал…

А в это время в районе Волчанска рядовой Константинов бросил последнюю связку гранат в немецкий танк и, пригнувшись к земле, закрыл глаза. Раздался взрыв, танк повалился набок. Тяжелораненый Константинов сполз в воронку от бомб. Словно сквозь сон он услышал шепот:

— Осторожнее, пехота, человека задушишь! На дне воронки лежал раненый артиллерист.

— Ну, что же, пехота, давай к своим вместе двигать, а то немец, чего доброго, захлопнет нас.

Бойцы выбрались из воронки и, прижимаясь к траве, поползли. Константинов сразу же отстал. Нестерпимо болела рана, казалось, вот-вот он потеряет сознание. Артиллерист подождал его.

— Не робь, пехота, держись артиллерии. С нами, брат, не пропадешь, — сказал он ободряюще. — Куда тебя погладили-то?

— Кажется, в бок и руку…

— А меня, брат, в ногу, да не очень сильно, вот видишь — ворочаю, — он чуть приподнял раненую ногу, удовлетворенно хмыкнул. — Пожалуй, и в тыл не отправят. В лазарете отлежусь.

Над их головами с шипением пролетел снаряд, где-то позади разорвался.

— Ну, пошли дальше. Ты можешь сам? А то давай, цепляйся, помогу.

— Да нет, я пока сам попробую.

Поползли дальше.

Вдруг до их слуха донесся чей-то хриплый голос. Константинов приподнялся, хотел позвать на помощь, но артиллерист прикрыл ему рот ладонью, прошептал на ухо:

— Что ты, одурел?! Не видишь, немцы убитых раздевают. Влипли мы, брат…

* * *

Конец марта 1942 года был лютым. Звенела под ногами мерзлая земля. Ветер с яростью бросал на аэродром охапки снега. И так всю ночь. К утру возле самолетов намело высокие сугробы. Погода явно нелетная, но получен приказ — подняться в воздух.

Одним из первых во главе семерки бомбардировщиков в это утро вылетел Чугунов. Разведка донесла, что на Харьковском аэродроме стоит больше семидесяти самолетов противника. Среди них отряд «пикового туза». Вражеские самолеты надо было уничтожить немедленно.

Самолеты сделали два круга над аэродромом и взяли курс на Харьков. Машины летели так близко друг от друга, что хотелось встать на крыло и протянуть руку товарищу…

Минут через двадцать внизу раскинулся Харьков. Город был безлюдным, мертвым. И хотя не первый раз приходилось летчикам сбрасывать бомбы на наши города, захваченные врагом, вновь, как и в первый раз, горько и больно сжалось сердце. Вновь возникло запрятанное глубоко чувство вины. Там, внизу в этих словно окаменевших домах живут наши люди. И все же об этом сейчас надо забыть. Внизу цель. Внизу враг. Его нужно уничтожить.

Отрываясь от самолетов, вниз сыпались бомбы. Вспыхивали взрывы. В центре заводского ангара, где стояли немецкие самолеты, взметнулись клубы дыма. Затявкали зенитки. Откуда-то с окраины города вынырнул луч прожектора. Тусклая лента пошарила в небе и, не найдя самолеты, опять погасла.

«Кажется, все идет хорошо, — подумал Чугунов и дал сигнал сомкнуть строй. И только миновали окраину, как вдруг самолет резко тряхнуло — немецкий снаряд прямым попаданием разорвал хвостовое оперение. Машина стала падать. Внизу — лес и глубокие овраги, занесенные снегом. Чугунов склонился к микрофону, сказал штурману:

— Прыгайте в лес. За рекой — наши. — Ответа не последовало. Комиссар попытался подняться, чтобы воспользоваться парашютом, но не смог преодолеть давление воздуха. Так и остался сидеть, словно придавленный огромным грузом.

«Скоро земля… — подумал Чугунов и в зеркале увидел свое похудевшее лицо. Эх, Дмитрий, уже поседел, а и не заметил, когда» На миг вспомнились сын и дочь, жившие в тылу. Мелькнуло лицо жены. Как это она сказала, когда прощались? «Дима, за нас не беспокойся, главное береги себя. Будешь жив — и нам будет хорошо!»

А земля неумолимо приближалась, летела, летела навстречу. Руки, замершие на штурвале, ожили. Железная воля летчика собралась в этот миг в комок и сделала чудо — у самой земли самолет принял горизонтальное положение. Это ослабило удар. Бомбардировщик, задев правым крылом верхушки деревьев, перевернулся, выбросил тело пилота.

Взорвались бензиновые баки. Эхо пронеслось волной и замерло в гуще леса. И все затихло. Только где-то в стороне кричали потревоженные птицы, да с тихим шелестом сыпались сучья с опаленных взрывом деревьев. Через несколько минут из чащи вышли две женщины. Они осторожно приблизились к разбитому самолету. Увидев в стороне бесчувственное тело летчика, бросились к нему. Одна из них поспешно нагнулась и радостно вскрикнула: