Однополчане - [10]

Они молча прошли несколько шагов, каждый по-своему думал о неудачах.

* * *

Глубоко затягиваясь, Чугунов пристально смотрел на сидевшего по ту сторону стола Константинова. Лицо бледное, осунувшееся. Руки вздрагивают. Глаза бегают. Взглянет на комиссара и тотчас же в сторону взор отведет.

— Ты скажи мне, Константинов, что происходит с тобой. Ты посмотри на товарищей своих. Чем же ты отличаешься от них? Когда завелась в тебе эта червоточинка? И разве не в силах ты с ней справиться? Что же молчишь? Говори, легче станет. Вместе подумаем, как с бедой твоей справиться.

— Трудно мне, товарищ комиссар. Не думал никогда, что такое быть может. Все время кажется — вот сейчас смерть, вот сейчас… А сегодня, там, на поле, встретил Яшу и Исаева, они словно от зачумленного от меня… И подумал, в первый раз подумал: позор хуже смерти. Разрешите мне лететь, товарищ комиссар, я… я не подведу.

— А сможешь, Константинов?

— Мне кажется, только раз себя пересилить, а по том легче станет.

— Да, это так. Хорошо, я дам тебе эту возможность. И помни — это последняя. Не выдержишь — погибнешь. Причем бесславной, позорной смертью труса. Это горькая правда, но это-правда. От нее никуда не уйдешь…

В эту ночь не меньше Константинова волновался и Колосков. Он впервые вел в бой звено. С ним летели Дружинин и Константинов, которому Яков не верил. В том, что из труса храбреца не получится, он был уверен. Однако комиссара Чугунова пришлось уважить. Комиссар сказал: так нужно. Ну что ж, если нужно, пусть летит…

Кто бы мог подумать, что среди его товарищей окажется вот такой… А каким он был раньше, до войны? В памяти промелькнула картина новогоднего вечера.

Группа курсантов приехала на бал-маскарад во дворец тракторного завода. Были здесь Дружинин и Константинов. Во время танцев Яков познакомился с веселой, красивой девушкой Таней Банниковой. Таня легко танцевала, не умолкая, рассказывала о своих подругах, об учебе, о Харькове, она любила свой родной город. Во время игр Яков вышел в сад покурить. К нему подошли двое парней. Один из них, невысокого роста в клетчатой рубашке, грозно, шепотом сказал:

— Нашу девушку не тронь. Сматывайся побыстрее, пока ноги целы.

Он недружелюбно оглядел Колоскова и зло усмехнулся. Яков заметил, что парень изрядно пьян.

— Да чего с ним говорить, — вмешался второй, худой с болезненным лицом. Он схватил Якова за гимнастерку и потянул к себе:

— Ну, считай до трех…

— Убери руки, — спокойно проговорил Колосков. — Драться здесь не буду, не для этого нас пригласили. А если у кого руки чешутся, пожалуйста. Только после вечера, в поле, между нашей школой и тракторным.

— Герой! А мы вот сейчас хотим, — и опять схватил Колоскова за гимнастерку.

В это время в сад вышел Константинов. Сразу понял, что происходит, подошел к пьяному.

— Слушай, ты, иди проспись. Ну, чего пристал, — и легонько оттолкнул его в сторону.

Парень выругался, сплюнул и вдруг, размахнувшись, ударил Константинова в грудь.

Яков увидел, как у Константинова сощурились глаза, удивленно, по-детски вскинулись брови.

— Разве так бьют, — и он ударил парня в подбородок коротким резким ударом.

Тот упал.

— По-нашему… Прелесть, а не удар, — сухо заметил второй и, нагнувшись к лежавшему, строго сказал: — Рудольф, чего развалился, как на перине. Пошли…

Да, тогда Константинов не трусил. Но тогда было совсем другое, тогда не угрожала смерть.

…Вылетели утром. Пока шло все хорошо. Константинов не отставал от ведущего, держал заданную инстанцию и интервал. Облака прижали тройку самолетов к земле. Показались изгибы Березины. У взорванного моста скопились войска. Ведущий дал команду сбросить бомбы. Облегченные самолеты спускались ниже. С высоты ста метров хорошо было видно, как вражеские танки с открытыми люками шли по шоссе Минск-Могилев, прокладывая путь орудийными залпами и пулеметами. Слегка накренив самолет, Колосков наблюдал за колонной, угадывая, где чужие и где свои. Раздались выстрелы зенитных пулеметов. Из-за облаков вылетело звено немецких истребителей. Штурман крикнул в микрофон:

— Истребитель сзади! Я открываю огонь.

Летчики-наблюдатели открыли стрельбу. Вражеские стервятники стремились зайти с хвоста. Яков пошел на снижение. Бросив взгляд в сторону, он не обнаружил левого ведомого. «Где он? Неужели сбили? — мелькнула мысль. — Вот тебе и исправился!»

Однако Константинов был жив. Его не сбили. Он приземлился сам на поляне, западнее Могилева, Петр Пряхин выскочил из кабины и помог выйти Константинову.

— Куда попали? — осведомился штурман.

— В ногу. Дальше не мог лететь.

— Почему же, когда увидел истребителей, быстро пошел на снижение? — спросил Пряхин. — Команды расходиться не было, а главное — ведь только мои пулеметы работали.

— Одному лучше уходить от преследователей. Ты не подумай, что я бросил товарищей. Конечно, мы могли бы своими пулеметами оказать им помощь… Но я сразу не сориентировался, а потом меня ранили, мотор подбили, я и сел.

Пряхин, не глядя на летчика, бросил ему бинт:

— На, завязывай, а я пойду в Могилев… Рана у тебя пустяковая… А мотор ты выключить забыл — до сих пор работает. А еще дал слово комиссару. Эх ты… гнилой орех! — пошел было и вдруг вернулся. — Вот что, лезь в кабину, полетим обратно. Примем бой одни…Ну, а не то у меня разговор короткий…